Нет, она не старуха. Да, она старше его. Настолько, что Дмитрий даже не стал это высчитывать. Больше, чем на пять, а дальше какая разница? Дальше между мужчиной и женщиной уже целая эпоха: они в юности танцевали на дискотеках под разную музыку, по-разному и в разной одежде, читали разные книги, ведь мода меняется так быстро! У него сердце сладко замирает при звуках группы «Модерн токинг», под которую крутил первую школьную любовь, а у нее от чего? Какие-нибудь «Арабески», воспринимаемые им как старье? Эпоха древностей – вот что такое ее юность. У нее другие представления обо всем. Следовательно, к этой женщине только почтение. Да и к женщине ли? Есть хорошее слово: клиентка.
Но тайком он на клиентку посматривал. В женщине чувствовалась порода. Люди, жившие когда-то в роскоши, навечно пропитываются золотой пылью. Ничто не может убить воспоминания, даже нищета. Юлия Шумова красавицей не была, и одета была безобразно, но Глазов смотрел в ее глаза с непонятной тоской. Она ездила на «Мерседесах» и наверняка побывала везде. В местах, о которых он может только грезить. Она была женой очень богатого человека. Приемы, банкеты, номера дорогих отелей… На этих плечах лежал роскошный мех, на тонких длинных пальцах и в маленьких ушах сверкали бриллианты…
А глаза у нее необычные. Очень уж светлые, серые, почти жемчужные, при темных волосах и угольно-черных ресницах. Добавить в них яркости и капельку синевы, и Юлия была бы очень интересной женщиной. А так выглядела блеклой. Глазов попытался представить ее при полном макияже и… не смог. Они были затянуты серой дымкой, ее глаза. Туманом, за которым он не смог ничего угадать.
«И все-таки, сколько же ей лет? А спросить, обидится?»
– Я звонил вам… – со вздохом сказал он и тут же себя одернул. «Звучит как начало любовного романа. Что у нас может быть общего? Ничего! И уж конечно, никакого романа!»
Юлия Шумова словно прочитала его мысли и усмехнулась. Все-таки эти зрелые женщины очень опасны. Ты еще только подумал, а она уже все знает! И продолжение зависит только от нее, по праву первого хода:
– Извините, – сказала хозяйка. – Я стала немного странной с тех пор, как живу одна.
– Вы что-то говорили про боязнь людей… – он почувствовал, что заикается. Фразы получались деревянные. Из-за собаки? Из-за собаки!
– Вы привезли кассету? – спросила она.
– Как мне вас называть? – решился, наконец, Глазов. – Юлией или по отчеству?
– Хотите знать, сколько мне лет? Тридцать пять, так что решайте сами.
«А выглядит старше…» – машинально отметил он и сказал:
– Тогда по отчеству. Мне двадцать восемь.
И тут случилось неожиданное. Она вдруг закрыла лицо ладонями и заплакала устало, раскачиваясь из стороны в сторону:
– Старуха, совсем старуха… Жизнь кончена, потому что страшно…
Глазов растерялся. Что делать? Бежать за водой? И почему она ревет? Потому что ему двадцать восемь, а ей тридцать пять?
– Ну не надо так расстраиваться, – виновато сказал он. – И вовсе это не много. Тридцать пять. Нашли из-за чего плакать!
И тут же понял, что сказал глупость. Это из-за собаки. Определенно. Собаки его пугают.
– Боже мой… – всхлипнула Юлия. – Если бы все это вдруг кончилось… Страшно…
– Кого вы боитесь?
– Людей. Я же сказала, что боюсь людей.
– Вас кто-то обидел?
– Давайте кассету, – Юлия вдруг перестала плакать и стала вытирать лицо.
– Послушайте, я помочь вам хочу. Конечно, мужа вашего не вернешь… – Это прозвучало еще глупее. В таких случаях было два варианта: говорить банальные слова сочувствия или молчать. И Глазов замолчал. Они сидели на террасе безмолвно, и Дмитрий искал повод, чтобы уйти.
