Про Катюшу Ушаков не сказал ни слова.
После ужина возникла необходимость посетить нужник, и Савелий, сунув босые ноги в коты, спустился во двор, в дальний его конец, где выстроился целый ряд самых простых нужников.
А на обратном пути он увидел кое-что странное.
За углом приюта богомольцев стояли Василий с Катюшей и о чем-то спорили. Издали Савелий не слышал голосов, понял только, что Василий ругал Катюшу, а она вроде бы оправдывалась. Чтобы Василий не подумал, что Савелий подслушивает, бывший приказчик решил обойти здание с другой стороны и не попасться Василию на глаза. И тут обнаружилась еще одна странность.
Издали за Василием и Катюшей следил Славников. При этом он, кажется, даже ничего рядом с собой не видел и не слышал – так увлекся подглядыванием.
– Ишь ты… – прошептал Савелий.
Если бы пересказать это «ишь ты» более пространно, получилось бы: «А ведь тебе, голубчик, девка нравится, дай тебе волю – тут же ты ее и уговорил бы, да только против Василия Игнатьевича у тебя кишка тонка, он ее для себя бережет, для себя ее на Соловки берет, грешник окаянный!»
Катюша Савелию не нравилась – уж больно задирала нос, почти как Славников. Гриша – тот был попроще, даже с сыном Митькой возился, что-то ему рассказывал. Но Гриша был непонятен, а Катюша – очень даже понятна: красивая девка, как и полагается бабьему сословию, прилепилась к крепкому мужику и тянет из него подарки. Живя с семейством сапожника, Савелий иногда помогал ему и стал кое-что смыслить в обуви. Такие узкие ботиночки, как у Катюши, в починку к Харитону Данилычу попадали редко, и обращался он с ними очень бережно, потому что дорогие. А как бы девка сама заработала на такие ботиночки? Вот то-то и оно.
Потом трудники и Василий сошлись в трапезной, молча поели. До ужина каждый сидел на своей постели и занимался чтением, благо душеспасительных книжек хватало, они стояли на этажерке и стопками – на подоконниках. Даже Митя и Федька, притихнув, вдвоем смотрели в одну книжку и тихо переговаривались. Потом оказалось – они откопали географический атлас и замышляли путешествие в Африку.
Африка же им понадобилась, потому что видели – над подворьем тянется к югу птичья стая, за ней – другая. Гуси, лебеди, гагары и утки стремились в тепло, в полуденные края, а что ж это, коли не Африка?
Наутро Василий, взяв с собой Ушакова, ушел в город, и тут же сбежал Родионов.
Василий, зная, что в обители мяса вдоволь не дадут, а в основном рыбное, хотел напоследок полакомиться жареной утятиной – да и трудников угостить. Битой птицы в эту пору хватало, охотники целыми лодками привозили ее в Архангельск, и она была дешева. Кабы не в обитель ехать – можно было бы взять побольше и заморозить.
Когда Василий и Ушаков пришли с корзинами, Савелий тут же донес про Родионова.
– Ничего, не пропадет, – рассеянно отвечал Василий. – А ты бы лучше сбегал на поварню за мисками и хлебом. Федька, Митька, вздувайте самовар, мы баранок с маком принесли!
Савелий, предвкушая славную трапезу, потихоньку сунул нос в корзины. В одной, кроме утятины, лежали завернутые в газетный лист бабьи коты. Они явно предназначались Катюше.
Родионов пришел поздно вечером. Славников и Гриша оставили для него миску жирной утятины.
– Ух, устал… – берясь за утиную ножку немытыми руками, сказал Родионов.
Василий молча глядел, как он ест. Наконец Родионов оторвался от опустевшей миски, сгреб в нее косточки и поднял голову.
