Шульга не ожидал встретить отпор и вернул певицу в камеру, но не в прежнюю одиночную, а в общую, с койками в два яруса, где всем заправляла продавщица марафета Аграфена.
«Тут запросто могут придушить во сне, зарезать, – решила Надежда, наслушавшись разговоров соседок, где повторялось «вставить перо в бок». – Увидели бы меня те, кто бросал к ногам цветы…»
Целыми днями и ночами соседки резались в карты, проигрывая с себя все до ниточки.
«Могут сыграть и на меня…» – со страхом думала Надя и обрадовалась, когда снова отвели к Шульге.
– Где прячете нажитые нечестным путем бриллианты? Одним пением не заработали бы. Ваши ценности нужны революции для ее победы во всем мире. Станете упорствовать – расстреляем на ваших глазах мужа, затем вас. С кем из монархистов замышляли взрывы Смольного, Кремля? Не называйте всяких Пуришкевичей, Керенских, кто улепетнул к белякам! Не отрицайте близости к семье бывшего царя!
Шульга не давал арестованной вставить хотя бы слово, рассчитывая подавить волю певицы, сделать послушной, заставить признать даже то, о чем не имела понятия.
«Криком, угрозами не испугаешь, – думала Надежда. – Для него главное – драгоценности, на остальное наплевать».
Когда чекист высказал все обвинения, Плевицкая с полным самообладанием и достоинством ответила:
– От мирной жизни сохранилось лишь это, – и протянула руку с недорогим колечком. – Ко всему, очень далека от политики, тем более заговоров. Что касается семьи императора, то с великой радостью помогла бы ей чем могу, отплатила сторицей за ее внимание к курянке…
Подумала, что поступила благоразумно, хорошо припрятав все, что приобрела до войны, переворота.
«Царящий в стране хаос рано или поздно прекратится, и тогда цена моих брошек, колье, кулонов возрастет во много раз, драгоценности помогут вновь ни в чем не нуждаться – о нынешних временах буду вспоминать, как о кошмарном сне…»
– Что от меня надо, кроме несуществующих бриллиантов, золота?
– Правды! – отрубил Шульга. – Не тяните время, признавайтесь в вине перед властью трудящихся, иначе отправим к праотцам, как осколок проклятого прошлого, где было насилие, бесправие. Такие, как вы, мешаются у нас под ногами, препятствуют строительству светлого царства социализма. Будете изображать безвинную овечку – выведем во двор с муженьком, поставим к стенке. Тот-то взвоете волчицей!
– Не обучена выть, умею лишь петь.
– Увидите нацеленное дуло маузера и завоете белугой!
– Если успели ознакомиться с моим мандатом, в чем не сомневаюсь, значит, видели подпись товарища Луначарского Анатолия Васильевича, наркома просвещения, уполномоченного Реввоенсовета республики. В документе ясно говорится, что командирована в составе агитбригады, всем совучреждениям предписано оказывать всяческое содействие. Вы же арестовали, предъявили немыслимые обвинения, тем самым нарушили продвижение искусства в революционные массы, держите в камере в жутких условиях, пугаете расстрелом.
– Плевал на мандат и на Луначарского! – гаркнул Шульга. – Тут я и Совнарком, и Реввоенсовет, и просвещение, и царь, и Бог в одном лице. Без антимоний запросто пущу в расход! – Чекист взмахнул рукой, точно рубил шашкой полчища врагов, и Плевицкая уже не сомневалась, что имеет дело с фанатиком, надо быть предельно осторожной, играть роль слабой кокетливой женщины, которая увидела в Шульге не чекиста, а просто мужчину.
