Мытарства не прекратились с получением от турецких властей жилья в неуютном поселке Галлиполи на пустынном каменистом берегу Дарданелл. Прибывших расселили в дощатых с дырявыми стенами бараках-казармах, построенных в свое время англо-французским десантом. Жить привелось скученно, отчего вскоре начались эпидемии.
Временный (как надеялись прибывшие) лагерь занимал на полуострове неширокую, в полверсты территорию близ устья речки Бьюк-Доре, между проливом и горной грядой. Солнце палило нестерпимо с раннего утра и до заката. Водопровода не было – воду привозили дважды в сутки из Константинополя.
Доре, между проливом и горной грядой. Солнце палило нестерпимо с раннего утра и до заката. Водопровода не было – воду привозили дважды в сутки из Константинополя.
Настояниями Скоблина (точнее, благодаря его генеральскому званию) Плевицкой выделили угловую комнатушку – другие беженцы ютились с малыми детьми в одной комнате по две-три семьи. В бараках резались в карты, ссорились, пили по-черному. Питались испорченными консервами, твердыми как камень сухарями.
Вдова драгунского офицера пожаловалась Плевицкой на невозможность продать или сменять на продукты те крохи былого богатства, которые удалось вывезти из России:
– Сижу как курица на золотых яйцах и пухну с голодухи. Жду, когда выпустят в город, чтобы сбыть ювелиру колечки…
Разговор дошел до Скоблина, и он презентовал вдове пару банок анчоусов и вяленую рыбу.
– А вы, Николай Владимирович, истинный талант, в вас сидит несравненный администратор, – похвалила Плевицкая. – Другие не могут разжиться горбушкой хлеба, крупой, вы же раздобыли деликатесы. Я бы на месте командования поручила вам пост главного интенданта.
– Спасибо за доверие, но предпочитаю остаться тем, кем был и есть, – ответил генерал. – За рыбу и консервы отдал пачку «колокольчиков», которые турки, не раскусив, что эти деньги обесценены, принимают за валюту.
Скоблин имел в виду отпечатанные и пущенные в обращение Деникиным купюры с изображением кремлевского царь-колокола.
– Надо радоваться, что зима тут не столь сурова, как у нас, – продолжала Надежда. – Иначе перемерзли бы без теплой одежды.
– Удивляюсь долготерпению людей: живут в ужасающих условиях, впроголодь, болеют, а не ропщут, не поднимают бунт.
– Против кого бунтовать? Верят, что голод, болезни временны, вскоре вернемся домой, так как большевики не справятся с властью, не победят разруху и удерут за океан.
Скоблин улыбнулся пророчеству неискушенной в политике певицы, по секрету рассказал, что беженцев переселят в Лемос, Бейрут, Александрию, моряков отправят в Бизарет, на острова в Мраморном море.
Плевицкая звала Скоблина «Мой генерал» и была преисполнена благодарности за избавление от бытовых забот, в первую очередь поиска хлеба насущного. Надежда имела смутное представление, где генералу удается добывать пропитание. Соседи по баракам умирали от голода, умерших хоронили в общих могилах, не ставили крестов. Певица была наслышана о бесплодных поисках работы, налетах офицеров и юнкеров на отары овец, воровстве у своих же. Борясь с нищетой, полуголодным существованием беженцы распродавали туркам казенное имущество – местные с удовольствием почти задаром приобретали оружие, патроны, шинели, одеяла, медикаменты. Торговля прекратилась лишь с появлением больных малярией – турки опасались даже прикасаться к вещам «урусов», окружили лагеря кордонами, сквозь оцепление никого не пропускали.
