Как-то из-за болезни двух оркестрантов и ухода в запой третьего отменила репетицию, вернулась домой раньше обычного и, к удивлению, увидела на пороге мужа.
Скоблин не ожидал встретить жену в неурочный час, смутился, но быстро взял себя в руки, сыграл беспечность, сказал, что встретил давнего доброго друга:
– Не виделись с девятнадцатого. Последний раз беседовали в Царицыне. Был председателем полкового комитета, в Царицыне служил комендантом пригородной станции…
Что еще говорил Николай, Плевицкая не слушала.
«Хорошо, что застала с приятелем, а не с подругой. Было бы до слез обидно узнать, что в самом начале семейной жизни супруг завел любовницу».
– Где Изида?
– Отпустил, – доложил Скоблин. – Служанка закончила все дела, стала не нужна, к тому же мешала беседе с приятелем.
«Чем помешала, ни слова не зная по-русски? – хотела, но не спросила Надежда. – Я изъясняюсь с ней с грехом пополам по-французски…»
Желая польстить жене, Скоблин сказал, что приятель был на одном ее концерте, с той давней поры хранит программку, имеет несколько граммофонных пластинок с записью романсов.
В столовой в нос ударил запах табака, точнее, дыма. Надежда недоуменно посмотрела на мужа: Николай прекрасно знал, что она не позволяет курить дома. Только Скоблин собрался повиниться за гостя, как перед Плевицкой предстал высокий, с маленькой бородкой на остром подбородке, с проницательным взглядом приятель мужа. Генерал не успел представить его, как гость вытянулся по стойке «смирно», щелкнул каблуками:
– Ковальский Петр Георгиевич, к вашим услугам!
– Разница в возрасте не стала помехой, мы сдружились, – добавил Скоблин. – Раньше меня получил погоны поручика, чему, признаюсь, завидовал.
– Но затем ты, Коля, пошел в гору семимильными шагами, – рассмеялся Ковальский. – А я понял, что армия не моя стихия. Безмерно рад, что друг обрел счастье с талантливейшей из русского артистического мира. Должен носить на руках такую жену, сдувать с нее пылинки и славить Господа за то, что познакомил и соединил со столь обворожительной женщиной.
– А вы дамский угодник! Так и сыплете комплиментами, – рассмеялась Плевицкая.
Ковальский понравился сразу, но Надежда затруднялась сказать чем, просто почувствовала полное доверие к Петру Георгиевичу.
«Зачем врут безбожно, будто знакомы давно, дружат чуть ли не с пеленок? Их связывает не прошлое, а иное, вопрос – что…» – думала Плевицкая, когда Ковальский продолжал расточать комплименты. В ответ на восторженные слова пригласила на концерт.
Ковальский опечалился.
– К сожалению, этой ночью покидаю Константинополь. Но в самое ближайшее время вновь появлюсь и тогда не премину насладиться пением. В будущем надеюсь увидеть на сцене во всем блеске, и не где-нибудь, а в парижской «Гранд-опера», миланской «Ла Скала»!
– Те сцены не для меня, я камерная певица, вернее, эстрадная.
– Есть певцы оперные, салонные, вы же истинно народная. Лучшие театры мира ждут вас. Между прочим, господа Шаляпин и Собинов удостоились почетного звания народного артиста республики.
«Заслужили, – порадовалась за старших товарищей по искусству Плевицкая. – И я бы получила подобное звание, останься на родине».
Ковальский сыпал новостями.
Слушая и наблюдая за ним, Надежда отметила, что гость разговорчив – за словом в карман не лезет, ловко прячется под невидимой маской. Не было сомнений, гостя и мужа сдружило какое-то важное дело.
