Я вновь задумался, постукивая карандашом по коже записной книжки, теряя при этом связь с реальностью. Кажется, я уходил в другой мир. Как там было? «Ночной дозор, всем выйти из сумрака!».
– Ну, может, хватит уже о всякой фигне, – прогнусавила Бритни. – Пора вернуться к действительно важным темам.
Сказав это, она дождалась, когда я взгляну на нее, и поменяла положение ног, перекинув одну через другую. Сделано это было сколь мастерски, что трусики мелькнули лишь на секунду. Как двадцать пятый кадр. Ни их формы, ни цвета – ничего, товарищ судья, у обвинения больше не осталось улик, нам нечего предъявить.
Если вы осуждаете меня, то бросьте это дело. Вы не видели, как сейчас выглядят и как себя ведут современные девушки-студентки.
– Да, давайте вернемся к вашему рассказу, – квотербек перегнулся через свой стол, навалившись на него всем телом, от чего тот протестующе заскрипел. – Вы рассказывали о времени, когда были детьми.
Я слушал его в пол уха, медленно моргая, и погружаясь все глубже в сонливое состояние сродни трансу. Его голос отдалился от меня, приглушился, на него лег далекий шипящий фон. Капли стучали снаружи все чаще, видимо дождь вновь усиливался. Их непрекращающаяся дробь эхом отзывалась у меня в голове, закручивалась воронкой, утягивая за собой мое сознание. Перед глазами все плыло, и в затылок тихо стучалась фаза быстрого сна.
– Спит, – раздался хорошо слышимый голос.
Он не был перекрыт никаким фоном и звучал вполне себе реально и даже близко. На расстоянии нескольких метров.
– Точно спит.
Второй голос был еще ближе. И звучал знакомо.
– Нет, он не может, занятия в самом разгаре.
– Да я тебе говорю спит. Сама взгляни.
– Я не сплю, – лениво отозвался я, открывая глаза. – С вами поспишь. Вы и мертвого разбудите.
– Доброе утро, профессор, – сверкнула глазками Бритни.
– Я же говорю, я не спал. Просто прикрыл глаза. Мне так проще сосредоточится.
Я всем своим видом показывал, что сна у меня ни в одном глазу, хотя прекрасно понимал, что стоит только дать векам сомкнуться вновь, я тут же усну. Провалюсь в сон так глубоко, что парой брошенных в аудитории слов меня уже будет не разбудить.
– У вас что, похмелье?
Я повернулся к Райану. Он сидел, все так же склонив голову и отставив в сторону руку, всем своим видом сообщая миру о своих сексуальных предпочтениях. Глаза иронично смотрели на меня, губы кривились в легкой усмешке. Такой же ироничной, но еще и сочувствующей.
– Нет, Элтон Джон, у меня нет похмелья, – ответил я.
– О, профессор, – брови Райана поползли вверх. – Так вы определитесь, я Кевин Райан или все же Элтон Джон.
– Я буду называть тебя так, как посчитаю нужным, – проворчал я.
– Вот как? Этим вы просто хотите мне сказать, что не помните моего имени?
Я пробежал взглядом по молескину, но тут же осознал, что не делал записей по поводу студентов, и понятия не имею, как кого зовут на самом деле. У меня был журнал их группы, но я его открывал лишь один раз в первый день занятий, чтобы узнать, что это за здоровенный кусок макулатуры лежит у меня на столе. С тех пор он все время находился или у старосты, или в деканате. Мой к нему интерес пропал.
– Но я вовсе не против, профессор, – продолжал Райан. – Для вас я могу быть кем угодно.
Пока он это говорил, его глаза прикрылись на несколько секунд, а голова описала пол-оборота вправо. Я вздохнул и, бросив карандаш на стол, потер виски.
