И далее:
В богатстве и знатности
к делу не знал вдохновенья,
В нужде и мытарствах
нестойким прослыл и капризным.
Как жаль, что впустую,
зазря растранжирил он время .
И не оправдал ожиданий
семьи и отчизны!
Среди бесполезных
он главный во всей Поднебесной,
Из чад нерадивых
сейчас, как и прежде, он – первый!
Богатые юноши!
Отроки в платье прелестном!
Примером для вас
да не будет сей образ прескверный!
[40]Между тем матушка Цзя встретила Баоюя с улыбкой и спросила:
– Зачем ты переодевался? Прежде надо было поздороваться с гостьей! Познакомься! Это твоя двоюродная сестрица!
Баоюй обернулся и в хрупкой, прелестной девочке сразу признал дочь тетки Линь. Он подошел, поклонился и, вернувшись на свое место, стал внимательно разглядывать Дайюй. Она показалась ему необыкновенной, совсем не похожей на других девочек. Поистине:
Тревога ли сокрыта в подернутых дымкой бровях?
О нет, не тревога. Скорее – сама безмятежность.
Не проблеск ли радости в чувственных этих очах?
Не радость, увы. А скорее – печальная нежность.
…И словно рождается в ямочках щек
та грусть, что ее существом овладела,
И кажется: прелесть исходит, как свет,
из этого хрупкого, нежного тела…
Падают, падают слезы —
слеза за слезой.
Как миловидна!
Вздыхает о чем-то пугливо!
Словно склонился
красивый цветок над водой,
Словно при ветре
колышется гибкая ива.
Сердцем открытым
Би Ганя
[41] достойна она,
не была так нежна и красива!
– Я уже когда-то видел сестрицу, – произнес Баоюй.
– Не выдумывай! – одернула его матушка Цзя. – Где ты мог ее видеть?
– Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, мы знакомы давно и будто встретились после долгой разлуки.
– Ладно, ладно! – махнула рукой матушка Цзя. – Это значит, вы с ней скоро подружитесь.
Баоюй пересел поближе к Дайюй, еще раз окинул ее пристальным взглядом и спросил:
– Ты училась, сестрица?
– Очень мало, – отвечала Дайюй. – Всего год, успела выучить лишь несколько иероглифов.
– Как твое имя?
Дайюй ответила.
– А второе?
– Второго нет.
Баоюй смеясь сказал:
– Сейчас я придумаю. Давай назовем тебя Чернобровка. Очень красивое имя!
– Но оно никак не связано с первым, – вмешалась в разговор Таньчунь, которая тоже была здесь.
– В книге «Описание людей древности и современности», которую я недавно прочел, говорится, что в западных странах есть камень «дай», заменяющий краску для бровей, – сказал Баоюй. – А у сестрицы брови тоненькие, словно подведенные. Чем же ей не подходит это имя?
– Опять придумываешь? – засмеялась Таньчунь.
– Так ведь все придумано, кроме «Четверокнижия», – заметил Баоюй и обратился к Дайюй: – У тебя есть яшма?
Никто ничего не понял. Но Дайюй сразу сообразила: «Он спросил, потому что яшма есть у него», и ответила:
– Нет, у меня нет яшмы. Да и у кого она есть?
Едва она произнесла эти слова, как Баоюй, словно безумный, сорвал с шеи яшму, швырнул на пол и стал кричать:
– Подумаешь, редкость! Только и слышно: яшма, яшма. А обо мне не вспоминают! Очень нужна мне эта дрянь!
– У сестрицы тоже была яшма, – прикрикнула на него матушка Цзя, – но ее мать, когда умерла, унесла яшму с собой, как бы в память о дочери. Сестрица положила в гроб все любимые вещи матери, и теперь твоя умершая тетя, глядя на яшму, будет вспоминать дочь. Дайюй не хотела хвалиться, потому и сказала, что у нее нет яшмы. Надень яшму и не безобразничай, а то как бы мать не узнала!
Матушка Цзя взяла яшму из рук служанки и надела Баоюю на шею. Юноша сразу притих.
