– Клянусь, – произнесла королева, когда Шико умолк, – братец прекрасно пишет по-латыни! Какая пылкость! Какой слог! Не ожидала от него таких познаний.
Шико поднял очи к небу и развел руками с видом человека, который соглашается из вежливости, но не понимает.
– Вы не поняли? – Королеве все языки, даже и язык мимики, были известны. – А я вас считала хорошим латинистом, господин Шико.
– Ваше величество, я все забыл. Что теперь осталось от моего знания, так вот только: латинский язык не имеет грамматического члена, имеет звательный падеж и «голова» в нем среднего рода.
– А, в самом деле! – вскричал кто-то, весело и шумно входя в комнату.
Шико и королева разом обернулись: то был король наваррский.
– Как, – Генрих приблизился, – «голова» по-латыни среднего рода, господин Шико? А почему же не мужского?
– Ах, государь, – отвечал Шико, – я удивляюсь этому не меньше вашего величества.
– И меня тоже, – призналась Маргарита в задумчивости, – это удивляет.
– Так и должно быть! – пошутил король. – Ведь голова может принадлежать и мужчине и женщине.
– Лучшего объяснения, государь, – Шико поклонился, – мне не приходилось еще слышать.
– Вот и хорошо! Приятно сознавать, что философствуешь глубже и правильнее, чем полагал. А теперь вернемся к письму. Итак, государыня, я сгораю от нетерпения узнать новости французского двора. Не привези их господин Шико на неизвестном мне языке, тогда…
– Тогда… – повторила Маргарита.
– Тогда мне уже было бы очень весело! Вы знаете, как я люблю новости, и в особенности скандальные, – их так искусно умеет рассказывать Генрих Валуа. – И Генрих Наваррский сел, потирая руки. – Ну, любезный Шико, – продолжал он, будто заранее приготовясь хохотать, – вы прочли это письмо моей жене?
– Я исполнил ваше повеление!
– Итак, мой друг, скажите, что содержит это письмо?
– Не боитесь ли вы, государь, – сказал Шико, успокоенный несколько свободою, пример которой показывали коронованные супруги, – что латинский язык, на котором написано послание, предвещает дурное?
– Э, отчего же? – И король обратился к жене: – Что же, сударыня?
Маргарита подумала с минуту, как будто припоминая письмо.
– Наш посол прав, государь, – подтвердила она решительно, – латинский язык – дурное предсказание.
– Как! – произнес Генрих. – Это прекрасное письмо заключает дурные предсказания? Берегитесь, мой друг! Король, брат ваш, хорошо знает этот язык и очень вежлив.
– Даже если приказывает оскорблять меня в моих носилках, как это случилось за несколько лье от Санса, когда я поехала из Парижа к вам, государь?
– Если брат строгих правил, – начал Генрих полусерьезным, полушутливым тоном, – если брат-король сварлив, то…
– Он должен быть таким для истинной чести своей сестры и семейства? Не думаю. Неужели, государь, если бы сестра ваша, Екатерина д’Альбре[1], была жертвой какой-нибудь сплетни, вы приказали бы разузнать, в чем дело, капитану вашей гвардии?
– О, я человек патриархальный и снисходительный, я не король или если и король, так только для смеха. Я и смеюсь. Но наше письмо? Я хочу знать его содержание, потому что оно адресовано на мое имя.
– Это письмо вероломного человека, государь.
– О!..
– Да, оно содержит клевету, способную поссорить не только мужа с женой, но друга со всеми его друзьями.
– О! О!.. – Генрих выпрямился и изобразил на своем обыкновенно ясном, открытом лице выражение недоверчивости. – Поссорить мужа с женой? Не меня ли с вами?
