– Благодарствуй, милая. Куда ж меня провожать? Я дома, – отвечает он с улыбкой. – Я везде дома.
К нам неслышно подходит Мага. И я невольно пугаюсь: а вдруг он сейчас нагрубит старику, обидит? Юродивый смотрит на него с неизменной светлой улыбкой и внезапно протягивает пустую ладонь. Как будто что-то просит.
Опешив, суженый лезет в карман. Достаёт монету. Кладёт в протянутую руку.
– Злато, – разочарованно бормочет дед. – Поскупился, пришлый. Разве это – самое дорогое?
– А что же, отец? – мягко спрашивает Мага.
Старик, повертев монетку в руках, проходит мимо прямо к одной из гробниц. К отцовской. Земля там рыхлая, хорошая, недаром мы с девочками весной да осенью проходимся с совками. Дед набирает её полные ладони. А монету кладёт в ямку.
– Платок-от найдётся, детушка?
Поспешно нахожу носовой платок, разворачиваю и подставляю блаженному. Зачем? Да просто потому, что таким людям не надо перечить. Он высыпает землицу, завязывает кусок ткани хитроумным узелком и подаёт Маге.
– Вот что главное, сынок. Вот что ценнее всего. Земля-матушка. Будешь торговаться – меня вспомни.
Не сводя со старика глаз, Мага заворожённо принимает узелок – и не знает, что с ним делать. Дед поворачивается ко мне и слегка касается двумя перстами моего лба, словно благословляет. Я от неожиданности смаргиваю. Кажется мне, что не только синим отливают его глаза, но и золотом. Слышится мне непонятный шорох, едва уловимый.
– Ах, батюшка мой, – раздаётся поблизости жалобный тоненький голосок, и от храма к нам поспешает маленькая пухленькая старушка в чёрном. – Да где ж ты заплутал, мы ж тебя обыскались! Пойдём, там тебя отец Игнат разыскивает, говорит – на завтра работка для тебя есть, пойдём, родимый…
Вся она кругленькая, ладная, шустрая, не бежит, а перекатывается, и даже слова сыплются из неё горошком.
– Пойдём, Егорушка, пойдём, батюшка мой, пойдём, родимый. Простите, люди добрые, уведу его, болезного!
Подхватывает юродивого под локоть и влечёт за собой, а он, снисходительно усмехнувшись, словно ребёнку, идёт следом, позабыв о нас.
Мага опускает узелок с землёй в карман. Потирает лоб.
– Ты можешь объяснить, кто это был? Что он тут делает?
Впервые я вижу его не то чтобы растерянным, а выбитым из колеи. Что он увидел в нашем Егорушке, который вот уже десять лет со мной здоровается, каждый раз забывает, как меня зовут? Кого он в нём увидел? И на всякий случай… просто на всякий случай оборачиваюсь и смотрю вслед удаляющейся парочке. Своим особым взглядом смотрю, настроенным на сканирование аур.
Он не торопясь следует за монашкой, которая всё квохчет, всё пустословит ласково. И высок он, и крепок, хоть и жилист, казалось бы – ступать должен твёрдо, уверенно. Но походка у него лёгкая, как у танцора, и этим он мне кого-то напоминает. Но не до воспоминаний. От того, что вижу, мысли напрочь вылетают из моей бедовой головы.
За спиной у Егорушки в такт шагам колышутся снежно-белые крылья. Искристые, пушистые. И разлетаются от них огненные брызги, а где осядут – там встряхивается и поднимается высушенная дневным жаром трава, оползает налёт с потемневших оград, листва на деревьях густеет. Я смаргиваю – и вижу прежнего старца – высокого, худого благообразного, позволяющего вести себя, как маленького, за ручку.
И больше, несмотря на все мои старания, ничего разглядеть не могу. Не возвращается картинка.
– Белый, – задумчиво говорит Мага. – Да нет, не может быть, откуда ему тут взяться? И как он умудрился себя так скрутить? Ива, ты давно его знаешь?
