По мнению обитательниц жилища, в котором невозможно было жить, тетка совершила революцию и чудо. Нашла в Интернете каких-то молодых людей и отдала им все виниловые пластинки и большую часть кассет с фильмами. Спросила: «Ничего, что даром? Как-то неловко брать деньги за то, что мешает». Леона с матерью благодарно повисли у нее на шее. Остальное в несколько приемов вынесли в мусорные контейнеры. На освободившееся место были водружены папки с самиздатом. В маленькой комнате возник нормальный проход от двери к окну. Потом в доме заработал пылесос. Запахло пирожками с капустой. Тетка начала заговаривать о русском той-терьере, но потом вдруг сменила тему: «Мне не нравится роль бабушки. Я до самой смерти буду вести наше хозяйство? И только?» «Разговорчики не к добру», – определила младшая сестра. И точно, через несколько месяцев бунтарка объявила, что ее роман по электронной почте вступил в фазу контактов глаза в глаза и рука об руку. То есть сегодня вечером она уезжает в Исландию и выходит замуж за своего ровесника, тамошнего либерала. Учитывая ее годы, ничего, кроме уважения, это сообщение вызвать не могло. Но после проводов в аэропорту Леона спросила мать:
– В Исландии есть либералы?
– Во всех цивилизованных странах есть.
– Я пошутила, мам. Но почему Исландия?
– Думаю, это единственная страна, где водятся мужчины, не слишком пуганные еще московскими интеллектуалками и российскими проститутками, – задумчиво ответила та. – А либерала она нашла бы и на Северном полюсе. Не волнуйся, скоро прилетит назад.
Однако прошел год, но тетка домой не собиралась. Более того, неустанно внушала матери по скайпу, что пора обрести личную жизнь.
– Действуй, пока молода. Эх, где мои пятьдесят! А то, знаешь, как я намучилась в Москве? На улице приставала только одичавшая ветошь из соседних домов. Ни в магазин, ни в сквер нельзя было беспрепятственно пойти. Обязательно увязывался какой-нибудь вдовец, пламенный брежневец или андроповец.
Каждый вечер Леона с матерью обсуждали, что делать с бумажными завалами. Дочь соблазняла ноутбуком, электронной книгой, флешкой и картой памяти. Наконец, в отпускную пору кое-как просмотрели все. Книг, с которыми немыслимо было расстаться, самиздатовских бабушкиных переводов и журнальных номеров, подписанных авторами, набралось на один стеллаж, если во всю стену и от пола до потолка. На два десятка рисунков и нотных посвящений имело смысл заказывать багеты и рамы. Имена и фамилии, начертанные на прочих, уже ничего не говорили ни матери, ни тетке. Осталось придумать, куда девать…
– Макулатуру, – жестко определила Леона.
– Эта макулатура еще недавно была смыслом чьих-то жизней, – сказала мать и всхлипнула.
Но не отступила. Звонила людям, узнавала номера телефонов других людей, спрашивала в трубку:
– Вам нужен автограф вашего дедушки? В семьдесят девятом году… Да, понимаю… Извините… У меня есть интересные качественные снимки вашей бабушки, Ольги Сергеевны… Прабабушки? Хорошо, так как с ними… Алло, алло… Отключилась… Здравствуйте, это библиотека? Вам нужны книги в отличном состоянии… Ну, не надо хамить…
Неделю в дом приходили старики и старушки, и еще один юноша и одна девушка. Взяли несколько томиков, журналов и фотографий. За этот отпуск хозяйки так устали, что, казалось, на завершение безумства сил не хватит. Но вот Леона стояла у двери. И видела пустую квартиру. Исчезли не только завалы, но и мебель. В большой комнате громоздились штабеля того, чем предстояло наполнить стеллаж. А в маленькой на застеленном клеенкой полу распростерлась одежда. И все. Ни торшера. Ни стула. Ни постельных принадлежностей. Ни мало ли чего еще. Только идеально сохранившийся под шкафами паркет. Безобразные узкие тропы, протоптанные на нем. И разномастные куски обоев на стенах.
