Оне в таком гневе, что даже называют нас – оне, никогда не обращались к нам – оне, всегда – вы да вы…
А тут вот – оне.
– Оне хоть сами понимают, что сделали?
Смотрим на главного, говорим:
– Понимают оне.
Проводить социальные опросы населения на тему, не чувствуют ли люди какого-то постороннего воздействия.
Финансировать разработки технологий, способных исследовать человеческий мозг на предмет поиска посторонних воздействий.
Третий пункт… какой, к черту, третий пункт, много будет этих пунктов, ой, много, мысли путаются, или это он их путает, кто он, ну этот, который там, внутри, который…
Он…
Наш инструмент.
Нам сразу сказали говорить про инструмент не оне, а он.
Сказали:
Так положено.
И вручили инструмент.
Инструмент оказался плохонький, хиленький, нам сразу не понравился, еще не хватало, заведутся в нем какие-нибудь микробы, съедят его дочиста.
Так что это наша вина.
В том, что случилось.
Он нам не понравился – напрасно оне уверяли нас, что бывает и хуже, и вообще, раз на раз не приходится, бывает, здоровяк-здоровяком, и умрет в два счета, а бывает вот такой хиленький, и прослужит долго-долго…
Но это еще ничего, что инструмент нам не понравился, да вообще по пальцам можно перечесть тех, кому инструмент сразу нравится, каждому что-нибудь да и не так, или сильно простой, или сильно сложный, вообще не знаешь, с какого боку подступиться, или хочешь на нем играть одно, а получается что-то совсем другое…
Но у нас все было хуже.
Намного хуже.
Мы испугались.
Потом оне говорили – первый раз такое, чтобы испугались….
А мы испугались, мы покинули оне (не оне! Полагается говорить – его!) как только оседлали его, это было настолько…
…нет, даже не непривычно. И вдвойне обидно, ведь готовились, учились, сколько муляжей инструментов перепробовали, отточили навыки, и нате вам…
…что самое страшное, я сам точно не могу сказать, правда ли они существуют или это только плод моего больного воображения…
(зачеркнуто)
Нет, нет, никаких сомнений быть не может, я сделаю все, чтобы избавить от них человечество…
– Ну что оне хотят, все инструментов поначалу пугаются. То муляжи, то настоящий инструмент…
Это главный.
– Только первый раз, чтобы с инструмента соскочили…
Это тоже главный.
– А… а можно еще раз?
Это мы.
– Нужно.
Мы вошли в него снова, снова ощутили дикое, непонятное, грохот пульсирующей влаги внутри, что-то влажное, животрепещущее, и все навыки разом вылетают прочь из памяти, как играть, какие там арии, какие там оперы, вы о чем, тут бы не испугаться, не вырваться от него снова…
Мы испугались.
Это да.
Мы испугались.
Может, поэтому все и случилось.
Он нас почувствовал.
Мы это сразу поняли – что он чувствует нас, оглядывается, озирается, прислушивается, откуда-откуда-откуда-почему-почему-почему…
Так что не зря он нам не понравился.
Он.
Нет, конечно, к каждому инструменту нужно приноровиться, что есть, то есть, никто тебе сию минуту удивительную историю не сотворит, никто в одночасье не станет великим ученым или завоевателем. Только здесь было совсем другое, совсем…
…он отличался не просто фанатизмом, а настоящим безумием, он мог заставить своих работников трудиться по нескольку суток подряд, до полного изнеможения. Ему повсюду мерещились некие тайные силы, которые управляют людьми. Однажды он уволил свою секретаршу только потому, что у неё были зеленые глаза – видите ли, по его мнению на зеленоглазых людей больше влияют загадочные «они». В другой раз он приказал заключить под стражу собственную жену, потому что…
