– ужас! Не страх, что его обсмеют, раскритикуют, уничтожат. Впервые это было не по-детски, а серьезно и обстоятельно. Впервые он был мужчиной, и рядом была женщина. Желанная женщина, которую, как ему казалось, он делает счастливой. И она в этом его горячо убеждала.
Утихомирились они под утро и крепко уснули, а проснулись от стука двери и громких возгласов Зины:
– Любка, ну где ты есть, сукина дочь?
Люба вскочила, накинула халат, а в этот момент дверь распахнулась, и на пороге возникла злющая Зина с сигаретой в зубах.
– Так, все ясно, – сквозь зубы процедила она, оценив ситуацию. А потом хохотнула: – Шустрая ты, подруга. Только это тебя не спасет. Хозяйка с тебя по полной спросит, не сомневайся. И никакие адвокаты, – она усмехнулась и кивнула на Гришу, – не помогут. А может, даже и наоборот, – грозно добавила она и вышла из комнаты.
Грише все было до фонаря – он смотрел на растерянную Любу и любовался ею. Все ему нравилось в ней: и мягкие круглые бедра, и большая, чуть отвисшая грудь с крупными бледно-розовыми, едва различимыми сосками, и полноватые крепкие ноги, и маленькие сильные руки с коротко остриженными ногтями, покрытыми красным лаком, и короткие тонкие и легкие светлые волосы, и яркий румянец на круглом лице, и серые глаза, курносый нос, и мелкие конопушки…
– А ты красавица, – вздохнул Гриша и, вытянувшись, положил руки под голову.
– Какое там! – махнула рукой расстроенная появлением подруги Люба.
– Красавица! – уверенно подтвердил Гриша. – Мягкий среднерусский тип. Неброский, но самый милый, – разглагольствовал новообразованный казанова.
Целый день девушки что-то подкрашивали, подмазывали, оттирали растворителем краску со стекол и дверных ручек, опять мыли полы и кафель. А Гриша мотался по квартире, ковырялся в книгах в своей комнате, потом смотрел телевизор и уснул перед ним, сидя в кресле. На дачу он ехать не собирался. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы Люба сегодня осталась на ночь. И он мучился, ну как ей сказать об этом, и украдкой наблюдал за ней.
Уже совсем к вечеру он услышал возню и вышел в коридор. Люба и Зина стояли накрашенные и одетые – словом, готовые к выходу.
– Уходим, – ухмыльнулась Зина. – А завтра пусть хозяйка приедет. Работу принимать.
Люба стояла молча, опустив глаза, и теребила ситцевый поясок цветастого сарафана.
Гриша кивал и растерянно смотрел на Любу. Самое главное сейчас было ее остановить, но как это сделать, он не знал и почему-то очень стеснялся, даже побаивался злоязычной Зинаиды.
Наконец распрощались, и девушки вышли на улицу.
Грустный Гриша сел в кресло и неумело закурил сигарету «БТ».
Через минут пятнадцать в дверь раздался звонок. Гриша сорвался к двери. В дверях стояла растерянная и смущенная Люба. Оба молчали.
– Проходи, – хрипло сказал Гриша.
Люба зашла в квартиру. Гриша закрыл дверь, подошел к Любе и обнял ее за плечи.
– Умница моя, – тихо сказал он, целуя Любу в шею. Люба тихо засмеялась и обняла Гришу за шею.
И снова была еще одна восхитительная ночь. И снова Гриша летал на облаках, а Люба шептала ему в ухо самые важные и смешные слова на свете. Утром они долго пили кофе, и Люба рассказывала Грише про свою жизнь.
А жизнь ее была далеко не сахар. В деревушке Перхушково в собственном доме, с печкой и отсутствием всяческих удобств, жила Люба с бабкой и дедом. Родители ее давно умерли, мать – еще при родах, отец – позже, от пьянства. Дед с бабкой получали крошечную пенсию, и кормильцем в доме давно, с пятнадцати лет, была она, Люба. Окончила ПТУ по специальности маляр-штукатур, работала на стройке – но это очень тяжело и платят совсем копейки. Сейчас на частных ремонтах – позвала подруга Зинка, та ушлая. Но работа тоже не сахар – клиенты попадаются ох какие капризные. А дома еще огород, и куры, и корова. В общем, достается. Но Люба не жалуется. Жизнь есть жизнь. А у кого она сахарная?
