– Терпения тебе, Вера. Терпения и стойкости, – единственное, что я смог сказать, уходя. Мне было одновременно и грустно от переживаний этой девушки, и неприятно слышать её слова. Сознавая свою полную беспомощность, я отступил.
Крона большого, исполинского дерева на другом конце России скрыла меня от напряжения и смятения. Я опустил руки в чистую и прозрачную воду озера и омыл лицо. Сделал глоток и незамедлительно улыбнулся, наблюдая, как вода стекает через моё невидимое тело в землю.
Это было воображаемое место – ни на одной карте его нет – и вместе с тем, оно ничуть не отличалось от реального. Об этом лесе рассказал мне, умирая, старичок-фронтовик. Где-то неподалёку таких же дубов-великанов и чистого озера раньше, до войны, стояла его деревня. Он провёл в ней всё своё детство и молодость, здесь же гулял со своей первой любовью, здесь же целовал её, под тенью одного из деревьев. А потом ему исполнилось девятнадцать, и прогремели первые взрывы войны. Потом это человеческое безумие оторвало его от всего того, что он любил душой и сердцем. «Человеческое безумие» – его слова, меня ведь тогда ещё не было, и я ничего не знаю о войне. Я знаю только, что сейчас, в двадцать первом веке, ни этой деревни, ни этого леса нет. Первую разрушили ещё в сороковых, второй – вырубили в конце девяностых. Но кое-где они навечно остались такими живыми и реалистичными. Кое-где – то есть в памяти моего умершего друга. По его «макетам» я смог воссоздать этот мир и отправить его сюда. Я отлично потрудился над лесным пейзажем, и иногда и сам прихожу в это место, чтобы насладиться им и восстановить силы.
– Вечные скитальцы – тяжёлое зрелище, да, Сет?
– Ужасное зрелище, Азур. Скажи, и неужели я ничем не мог ей помочь?
Наставник покачал головой и развёл руками:
– Ни ты, ни я, ни кто-либо ещё из нас. Пока у человека не появится мечты или цели – ему нет смысла ни умирать, ни снова рождаться.
– Страшно.
– Нет, скорее просто логично. Закономерно. А ты, я посмотрю, растёшь. Учишься создавать прекрасные иллюзии.
Меня немного задело слово «иллюзия», если не сказать огорчило. Мой мир казался мне настоящим – реальностью, пусть параллельной. Тем не менее, я ответил сдержанно:
– Мне тоже очень нравится здесь.
– Самые красивые миры обычно находятся в умах людей, переживших самые тяжёлые лишения. Это своего рода их отдушина, спасение, микстура для страдающей души. Лучшее, что может сделать проводник – учесть малейшую точность при создании такого образа. Ты настоящий мастер, Сет, я горжусь тобой.
– Твоя школа, Азур.
– Моя школа… – он улыбнулся двусмысленно и подобрал с земли жёлудь. – Как ты думаешь, ученик, а что если взять и посадить его в реальном мире? Он прорастёт?
– Не зимой же.
– И всё же я попробую.
Секунда – и он убежал в реальность, мелькнув подолом своего белоснежного пальто.
Я ненавижу его. Я лютой ненавистью проклинаю эту красоту. Всё, что он создаёт для них, невыносимо прекрасно. И когда я вижу очередной его шедевр, я ссыхаюсь от тоски. Эти картины слишком идеальны, чтобы умирать. Слишком жизненны, чтобы быть смертью и нести смерть. Разрушая, они приносят больше боли вместо забвения.
Сет, ты заигрываешься тем, что не способен контролировать. Ты напоминаешь мне одного из таких, которые после смерти соглашаются принять из моих рук судьбоносное снотворное и погибнуть в красоте самозабвения.
