– Жозефа Селима я хорошо помню, – начал врач, понизив голос, – очень замкнутый мальчик.
– Был, – добавил Алексей.
– Да, вы правы… Был. Абсолютный асоциал, в семье его били, родственников он не видел года четыре, насколько я знаю, – несчастный парень, предоставленный сам себе, не имеющий ориентиров, страдающий расстройством личности, неконтактный…
– Вы говорите о нем как о жертве, – удивился Алексис.
– Жертве своей патологии? Несомненно. Судя по его немногим рассказам о себе, жизнь у него была, можно сказать, чертовски паршивая. Поймите меня правильно, мне тоже Жозеф Селима не казался ангелом: лгун, импульсивный, безответственный, лишенный эмпатии, угрызений совести, – короче говоря, абсолютный социопат.
– Он долго у вас лежал? – спросила Людивина.
– Много раз лежал по несколько недель.
– Принудительно по решению суда?
– В первый раз – да. А потом по собственному желанию. Я думаю, ему здесь нравилось. Ну… насколько человеку может нравиться мысль, что его лечат от психического заболевания. Здесь, в отличие от других мест, он находил людей, готовых его выслушать. Он отсиживался, приходил в себя и вдруг снова исчезал.
– А с другими пациентами общался? – спросил Алексис.
– Нет, он держался в стороне. Жозеф был молчун. Меня он отличал, между нами даже возникло подобие дружбы, доверие. Но я был одним из немногих его контактов.
– А с остальным медперсоналом как? Может, выходил на улицу покурить с санитарами? Клеился к медсестрам?
– Думаю, вы не совсем представляете, каким был Жозеф Селима. Ведь мы говорим об одиночке, настоящем социопате. Человеке, способном просидеть десять дней, никого не видя, даже не открывая рта. Ему не было скучно, наоборот! Он совсем не пытался кому-то понравиться или даже найти сочувствие. Если нужна сигарета – требовал ее, и все. Он вырос в среде, где не было любви, где семейное общение ограничивалось поркой ремнем и криками, – представьте, какой характер в результате получился.
Тут вмешалась и Людивина:
– Вы не знаете, были ли у него знакомые на стороне?
– Он об этом не говорил. Парень жил одним днем, он, знаете ли, был не из тех, кто планирует будущее. Он встречался с какими-то мужчинами и женщинами, но у него не было друзей, если вы об этом. Я думаю, он бы сказал мне, если бы кто-то был.
Алексис открыл рот, чтобы задать новый вопрос, но Людивина опередила его:
– Давно он лежал тут в последний раз?
– В начале года, кажется. Восемь или девять месяцев назад. Он пробыл дней десять-пятнадцать, я не помню.
– И в каком состоянии? – спросил Алексис.
– Усталый. Вымотанный. Селима приезжал к нам пару раз в год, когда ему становилось совсем невмоготу.
– Он тогда не говорил вам о мрачных мыслях, тяге к убийству? – поинтересовалась Людивина.
– Мрачные мысли у него были все время. Что же касается тяги к убийству, то нет, он о таком не упоминал. Но его тайный мир был как дебри Амазонки – темная, непролазная чаща!
– И с тех пор вы ничего о нем не слышали?
Встреча плавно переходила в допрос. Два жандарма чередовали вопросы, не давая Галену ни минуты покоя, и доктор начал терять терпение.
– Нет, ничего, – сказал он со вздохом.
– Вы знаете, на что он жил? – спросил Алексис.
– Случайная работа, оплачиваемая черным налом, и, между нами, наверняка кражи или грабежи. У него явно не было больших потребностей, кроме как выкурить косяк, к тяжелым наркотикам он никогда не притрагивался, тут я ему верю. Насколько я знаю, ни квартиру, ни коммунальные услуги он никогда не оплачивал.
