С этими словами он вышел из комнаты.
Едва он скрылся, Сеньон пинком захлопнул дверь.
– Что за мужик? – спросил он. – Вам не кажется, что он немного переигрывает?
– Немного? Скажешь тоже! Да он полностью вошел в роль! – засмеялась Людивина.
Алексис был осторожен в оценках. И уважительно относился к авторитетам.
– Микелис лучший в своей области, – сказал он наконец. – А все потому, что носом чует каждую молекулу насилия. Он видит мир не так, как мы.
– Вот уж точно! – подтвердила Людивина. – Он не такой, как мы! Все равно сегодня мы вряд ли продвинемся дальше, так что я бы передохнула. Хотите, угощу вас всех пиццей?
– Я пас, – отказался Сеньон, – жена мне яйца отрежет, если я не приду домой к ужину.
Людивина и Алексис остались вдвоем.
– Когда мне кажется, что у меня дерьмовая жизнь, – сказала она, – что я одна и могу со временем превратиться в злобную каргу, я думаю о тебе! Приятно знать, что есть такие парни, как ты. И что ты пригласишь меня в ресторан, а потом не будешь тащить в постель.
И очаровательно сморщила носик.
Людивина иногда была обезоруживающе откровенна.
* * *
Их усадили в отдельную нишу со скамьями, покрытыми дерматином. В ресторане пахло фритюром, где-то играло кантри.
– Почему ты стала жандармом? – спросил Алексис. – Ты никогда не рассказывала.
Людивина чуть не поперхнулась, потягивая газировку через соломинку.
– Прямо здесь? Сейчас? Ты правда хочешь знать?
Он пожал плечами.
– Потому что в детстве у меня на глазах убили отца, и я поклялась восстановить справедливость в этом мире, – ответила она вдруг.
Алексис судорожно сглотнул. Он не был готов к такой откровенности между двумя кусками гамбургера; он ожидал какой-нибудь банальной истории, а вопрос задал из вежливости, из праздного любопытства.
Людивина уставилась на него так, словно злилась на то, что он затронул эту тему. Потом ее лицо разгладилось, и она захохотала:
– Видел бы ты свое лицо! Да нет же! Не у всех девушек-жандармов или полицейских есть личные счеты с миром! Я всегда была спортивной, хотела «полевой» работы, мне нравится, когда все четко и ясно, я люблю криминальные расследования, вот и все! Когда мне было двадцать, дядя рассказал о работе в жандармерии, и я пошла по этому пути. Все очень просто.
– И не жалеешь?
– Нет. Обожаю свою работу. Ненавижу, когда начальство вмешивается из-за политики, но во всем остальном – классная работа. Меня, конечно, достает бумажная волокита, половину времени мы занимаемся ерундой, большинство убийств совершаются либо из-за бабок, либо из-за секса, но мне по кайфу. И потом, время от времени мы откапываем какие-нибудь забавные истории. Не на что жаловаться.
Людивина распустила волосы, и светлые локоны запрыгали по обеим сторонам ее красивой мордашки. Капля кетчупа на время превратилась в родинку в уголке губ, и Алексис не мог оторвать от нее глаз.
– А ты? – спросила она вдруг.
– Ну, я… Тоже ничего оригинального. Посмотрел «Молчание ягнят», «Семь»… Еще подростком я только этого и хотел: выследить «плохого парня». Понять, почему человек способен на худшее.
– Ты же сначала получил очень приличное научное образование в Лозанне.
– Тогда я думал, что буду работать криминалистом, вести расследования на месте преступления. Но потом понял, что на самом деле расследований они вообще не проводят, и сразу переориентировался на следствие.
– А у тебя есть братья и сестры? Ты никогда не говоришь о семье.
