Послышался шорох задвигающегося ящика, потом тихо звякнул о дерево металл – это Старый поставил мусорное ведро под стол. В мертвой тишине дома оба этих звука, казалось, отдались эхом, как раскаты грома. Мы с братом немного постояли неподвижно, прислушиваясь, не услышал ли нас Мизинчик.
– Ах-х-х-х, – выдохнул Харрис.
Звякнула о стакан бутылка.
– Ладно, – прошептал Старый, – шуруй к окну, да смотри не споткнись обо что-нибудь.
Проще сказать, чем сделать. Мы не так уж долго находились в темноте, но я успел полностью забыть обстановку кабинета. Стулья, шкафы, книжные полки – я не мог вспомнить, где они, и даже есть ли они здесь вообще. С тем же успехом пол мог быть усеян медвежьими капканами и бильярдными шарами. И, конечно, при каждом шаге половицы скрипели так, будто по ним топал слон весом в тысячу фунтов, а не обычный человек, пусть и массивный.
Старый каким-то образом опередил меня и оказался у окна раньше, причем совершенно бесшумно. Он медленно и плавно раздвинул занавески и осторожно открыл окно. Приподняв раму ровно настолько, чтобы можно было пролезть, брат наклонился и одним ловким движением выскользнул наружу.
Я последовал за ним, но не столь ловко. Мне-то приходилось пропихивать через окно куда больше, чем брату, а в результате нога зацепилась за подоконник, я вывалился наружу и с глухим ударом рухнул на землю.
Мы со Старым уставились друг на друга: два ковбоя в одном исподнем при луне, неподвижные, как статуи. Прошла минута, но ничто не указывало, что Мизинчик или другие обитатели бараков нас услышали, и мы снова разрешили себе дышать.
– Давай-ка возвращайся в койку, – сказал Старый, по-прежнему шепотом. – А я подтянусь через минутку.
– То есть ты сейчас не пойдешь?
– Если кто заметит, как один парень тихонько пробирается в барак, решит, что тот выходил цветочки полить. А вот если сразу двое – уже подозрительно.
Звучало разумно, поэтому я последовал указанию брата и как можно тише прокрался обратно в барак. Когда я карабкался на койку, она так скрипнула, будто я раздавил мышь, однако ни один из храпунов не пропустил ни такта.
Растянувшись на койке, я стал ждать Густава, и меня охватило знакомое чувство. Сколько раз братья и сестры говорили мне: «Иди лучше учись. Тут работа для взрослых». Они доили корову или цепляли плуг, и в свое время я узнал, что работа эта не более захватывающая, чем наблюдение за испаряющейся водой. Но в детстве она казалась мне настоящим приключением хотя бы уже потому, что старшие не разрешали мне в ней участвовать.
Вот и сейчас у меня возникло подозрение, что Густав отправил меня в барак только для того, чтобы я не путался у него под ногами. Это меня изрядно задело: ведь я уже не какой-то щенок, но мужчина крепкого телосложения и с неменьшим запасом любопытства и самолюбия, чем у любого другого. Но только если этот другой – не Старый.
Я решил, что действовать в одиночку брата заставляет гордыня. Должно быть, очень обидно обладать незаурядным умом, будучи при этом совершенно неграмотным. Возможно, Густаву постоянно хочется доказать, что у него имеются мозги, а разгадывание загадок – способ довольно наглядный. Не говоря уже о том, что смертельно опасный.
Меня бесило, что я подвергаюсь опасности исключительно из-за тщеславия Старого. Коль скоро ему охота совать свой длинный нос в чужие дела, не моя вина, если этот нос однажды отстрелят.
