– Добро пожаловать на ранчо Кэнтлмир. – В холодном тоне не слышалось особой приветливости. Несмотря на проведенные на Западе годы, управляющий сохранил сильный британский акцент, а пока он говорил, длинные пальцы левой руки нервно теребили золотую цепочку, свисавшую из жилетного кармана. – Теперь вы работники Суссекской земельно-скотоводческой компании, а значит, обязаны неукоснительно соблюдать правила: не пить, не драться, не воровать. Ни посетители, ни отлучки без разрешения не допускаются. Нарушение запрета карается самым суровым образом. Личная инициатива не вознаграждается и не приветствуется. Нам нужна только молчаливая исполнительность. Мистер Макферсон будет говорить вам, что делать и чего не делать. У вас нет абсолютно никаких причин обращаться ко мне. Вы меня поняли?
Все пробормотали «да, сэр», и Перкинс, удовлетворившись этим, без единого слова пошел к замку.
– Слова мистера Перкинса не нужно объяснять, – сказал Ули. – Но я повторю вам одну вещь, потому как хочу, чтобы вы крепко ее запомнили. Идете работать туда, куда я говорю. Остальное для вас все равно что за колючей проволокой. И я хочу услышать ответ: «Да, босс».
Мы удовлетворили его просьбу, и Макферсон скупо улыбнулся.
– Ну что ж, раз так, может, мы и поладим. А теперь – видите вон тот амбар?
Постройка представляла собой жалкое зрелище, и Макферсон, должно быть, тоже так считал, потому что наше первое задание в качестве работников «ВР» заключалось в том, чтобы выбить гнилые доски, залатать дыры и покрыть амбар свежим слоем краски. Этим мы и занимались вплоть до захода солнца, поскольку никто не отдал приказ остановиться, продолжали работать и дальше, пока не услышали чей-то скрипучий голос:
– Латна, ребята! Бросай кист, ходи сюда, хватай харч!
Мы обернулись и увидели у нашего барака седоусого старого хрыча. Все тупо пялились на него, не понимая, о чем он орет. Первым догадался Старый.
– Ты говоришь, у тебя есть харчи?
– Йа! – прокричал в ответ старикан. – Харчи!
Теперь все прояснилось. Это был тот самый Швед, повар, о котором мой брат слышал в Майлзе. К счастью, стряпня Шведа оказалась лучше, чем его английский. У себя на кухне он устроил нам целый пир: булочки, бобы и похлебка из требухи. Но, конечно, ни устриц, ни капли скотча мы не увидели.
Когда все набили брюхо, Швед пожелал нам доброй ночи – или, точнее, «добра нотш», – и мы потащились к себе в барак. Пока остальные переваривали пищу, щелкая костяшками домино, Старый отошел к входной двери, прислонился к косяку и закурил трубку. Я встал с койки и присоседился к нему.
– Что обмусоливаешь?
Густав только дернул плечом в ответ.
Перед нами в замке светился огонек, освещая два окна, которые казались парой яростных глаз на огромном темном лице.
– И что про него скажешь? – поинтересовался я, кивнув на большой дом. – Про Перкинса.
– Ты же знаешь, как он говорит, – ответил Старый тихо. – «Грубейшая ошибка – теоретизировать, пока не собраны все улики. Это искажает конечные выводы».
«Он», само собой, означало Шерлока Холмса, а цитата была из «Этюда в багровых тонах» – одного из рассказов про сыщика, которые Старый отыскал после того, как прослушал «Союз рыжих». Рассказы о приключениях Холмса напоминали потерявшихся в прерии коров, и со временем братец умудрился наловить небольшое стадо. Журналы хранились в его седельной сумке, и желтоватая бумага так истерлась от перечитывания, что слова не рассыпа́лись большей частью из чувства долга.
