Стол широкий дубовый... Удобной высоты. Его сделал старинный мастер-краснодеревщик в каком-то старинном году. Для чего он делал этот стол? Для кого? Уж наверняка не для борделя, который я здесь устраиваю. Хотя... кто знает?
Розовый Леночкин клитор дрожит в моих губах, она что-то шепчет, кажется, сейчас кончит. Судорога пробегает по ее хрупкому телу.
Я вхожу в нее... Почти детские безумно-восторженные глаза замирают на секунду. Обожаю смотреть в ее глаза в эти мгновения. Она взмахивает руками, и бандероль тяжело падает на пол с дубового стола.
Темнеет... Мягкий снег плавно кружит в свете фонаря. Горячий крепкий чай дымится в стакане, покрывая тонкой влажной пленкой серебряный подстаканник. Я один в офисе. Старинные часы равномерно постукивают маятником, разделяя пространство на единицы времени.
Открываю бандероль. Конечно, именно этого ты и хотела – моя почти сестра, такая знакомая и такая непостижимая! Именно этого ты и хотела – чтобы я открыл твое послание один, в глубокой тишине наступающей ночи, когда кружится легкий прозрачный снег и позволяет увидеть на небе первые три звезды зарождающегося еврейского дня. Именно их ты показывала мне в аэропорту, когда месяц назад я провожал тебя в Израиль, в Иерусалим, после того, как ты свалилась на меня, как снег на голову, на три дня. Через десять лет неизвестности.
Я распечатываю бандероль и словно раздеваю тебя, снова и снова пытаясь понять, что таится в тебе.
Я говорю себе: «Это просто очень сильное сексуальное притяжение. С обеих сторон. Два вулкана, которые извергаются одновременно, которые не могут находиться рядом, не извергаясь».
Я говорю тебе, как клятву, все те слова, что говорю другим женщинам: «Я не умею любить. Я не умею дарить подарков. Я не выношу обязательств и эмоций. Я никому и никогда не позволю властвовать над собой». И вижу твои насмешливые глаза:
– Ты не сможешь без меня жить.
– Почему?
– Потому что я тебя люблю.
– Но ведь я тебя не люблю, я просто тебя хочу.
– О'кей.
Ты с улыбкой соглашаешься. Ты никогда не споришь и никогда не плачешь. Никогда? Я вспоминаю о трех днях, которые мы были вместе месяц назад. А раньше? Десять лет назад? Какой ты была раньше? Закрываю глаза и отчетливо вижу нашу первую встречу.
...Ты была совсем другой. Или я не знал тебя? Что-то произошло с тобой в Иерусалиме. Что-то важное.
Я закрываю глаза и отчетливо вижу нашу первую встречу пятнадцать лет назад. Тогда тоже шел снег, но был яркий ядреный январский день. Кто-то робко постучал в мой кабинет. Почему меня не предупредила секретарша? Должно быть, ушла на обед.
Ты вошла в дубленке и большой песцовой шапке, робко спросила:
– Можно? Я по конкурсу на должность директора подросткового клуба.
Я великодушно разрешил тебе войти. Нет! Нет, это была не ты, а словно совсем другая девочка. Я даже не обратил на нее внимания. Машинально предложил сесть. Все же я хорошо воспитан. Но забыл предложить снять шубу и шапку.
Телефон трещал не умолкая. Видно, секретарша была на обеде. А ты так и сидела, не решившись раздеться. Потная, с трясущимися от смущения руками. Я еще подумал: «Чокнутая какая-то. Тоже мне... по конкурсу... на место в психушке».
Мне хотелось, чтобы эта девушка быстрее ушла и не мешала работать. Я должен был освободиться в этот день пораньше. Быстрее закончить все дела и уйти. Мы собирались вечером с мужиками в баню. Кажется, кто-то куда-то уезжал и делал отходную.
