Базарная ярмарка с бродягами и торгашами посреди точного, как механические часы, Кирпия явилась заразным гнойником, всюду пускавшим свои приставучие больные клетки. В иной день наших путников ещё у самых врат перехватила бы полиция да приютила бы надолго, не добившись от них документов. Но ярмарка пришлась друзьям на руку.
– А, это наверняка двое изморённых клоунов и гигантский силач! – бросил напарнику кирпийский шериф. Он был прославленным любителем колотить и изводить бродяг, но сейчас, точно объевшийся сладкого малыш, не желал даже взглянуть на путников.
Сходившие за полных придурков Оре, Дюм и Юм отвращали от себя всякое внимание снобов, особенно местной полиции. Циркачей было слишком много, чтобы стать побитыми белыми воронами, но слишком мало, чтобы внести свой порядок в Кирпий. Их было ровно столько, чтобы кирпийцы постарались их не замечать и думать, что их нет. Почему-то сотню уродов легче игнорировать, чем одного. Когда вас трое уродов, вы приманиваете расправу над собой, когда тридцать, отвращаете, а когда вас тридцать тысяч, вы перестаёте быть уродами и превращаетесь в расправу сами.
Посреди площади, прямо под гигантскими рокочущими и звенящими бронзовыми часами с маятником, способным снести целый замок, бесцеремонно развалился приехавший балаган. Балаган моральных уродов.
Оре, Юм и Дюм шли мимо клеток и видели, как сквозь решётки на них глазеют обезображенные судьбой.
Никому не интересные путники без страха останавливались поглазеть на уродов и рассмотреть как следует каждого. Водились там всякие.
Дожившие До Старости Тупицы.
Притуплённые и Бесчувственные. С одних Притуплённых гроздьями свисали глаза, что еле различали свет и оттенки. Другие Притуплённые носили ожерелья из языков, не чуявших вкуса.
Притуплённые со связками из глаз в руках подходили к решёткам и, точно фонари, подносили эти связки к прутьям, чтобы разглядеть подошедших к клетке зевак. Они отбирали друг у друга глазастые гроздья с криками: «Дай-ка мне, я посмотрю!» Но сколько бы глаз они ни пялили на прохожих, всё равно не различали их между собой: «Небо синее, трава зелёная! Что ещё за бирюзовый вы выдумали?!» Притуплённые обзывали прохожих кретинами и смеялись: «Я умнее, потому что не вижу!»
Те Притуплённые, что были обвешаны отрезанными языками, то и дело снимали с себя свои языкастые ожерелья и по очереди подходили к дымящемуся котлу. Они окунали свои языки в зелье из уксуса и красного перца. Зелье лишь слегка щекотало их языки.
Бесчувственные шатались окровавленными – с клочьями содранной кожей. Они старательно сцарапывали с себя кожу, чтобы почувствовать хоть что-то: ветер, мороз, солнце, тоску.
В одной из клеток сидело с десяток обычных на вид людей. Их выдавал высокомерный отрешённый взгляд.
Оре подошёл к хозяину балагана и кивнул на клетку.
– А это что за сумасшедшие?
– А это музыканты без музыкальных сердец! Кстати, некоторые из них неплохо разбираются в нотах и даже понимают толк в музыке! И ещё почти все как один без устали тарабарят имена известных музыкантов! А ещё погляди вон на ту кучку отбившихся в углу! Вот они признают только неизвестных музыкантов. Так они считают себя особенными.
Оре сунул нос в решётку. Сумасшедшие перешёптывались: «Соната номер триста! Фуга ре минор! О, фуга ре минор!»
– Но не чувствуют! – шепнул ему на ухо незаметно подкравшийся хозяин. – Не чувствуют музыку! Не ощущают силу мотива! Ни одна мелодия не способна заставить их плакать!
