Эта догадка так опечалила Зорянку, что она вовсе обессилела. Прощально махнув деду, крикнула, чтобы шел, а сама прилегла где стояла, под ракитовым кустом. Но долго еще дрема не могла подступиться к ней, потому что Зорянка развязала дареную узорчатую опояску и прильнула к ней щекой, ни о чем не думая, только лишь о том, как бы увидать Лиховида. И пусть он тоже возжелает ее повидать, пусть!..
Слышали ее небеса, да звезды, да трава-мурава:
– Ой вы ветры буйные, распорите его белу грудь, откройте ретиво сердце, навейти тоску со кручиною, и ничем бы не смог он отговориться: ни заговором, ни приговором, ни светом ночным, ни лучом дневным. И как я к траве-мураве льну, так бы и он ко мне крепко льнул во сне и наяву, в день и полудень, в ночь и полуночь, при частых – звездах и буйных ветрах. Раньше пороги обимурские пылью разлетятся, чем тоска его от меня остудится!
Ни с того ни с сего слезы навернулись на глаза. Столько жалко вдруг себя сделалось: лежит в чистом полюшке под кусточком, уж и заря в небо выходит… а он, обаянник чужедальный, поди и думать о ней забыл!
Так и сморилась она в слезах, когда почти рассвело, а пробудилась – солнце уже катилось на закат. Целый день проспала! Разбудила девушку непонятная тревога, что жгла как крапива. Сердце томилось…
Зорянка торопливо искупалась в ближнем бочажке, смыла остатки дремы, но тревогу смыть не удалось.
Прислушалась к себе.
Лиховид… да, с ним что-то недоброе. Бежать к его избе? Нет… почему-то ее неудержимо тянуло в селение. Верно, туда он пришел. Не обидели ль его там.
Надо скорее!.. Но тоска гнула к земле, не давала взлететь. Зорянка бегом ворвалась в лесной шатер, свистнула – и тут же рядом очутился серый волк порыскучий.
– Сослужи службу, зверятко!
Поддернув повыше платье, Зорянка вскочила на волка верхом, стиснула коленями поджарые его бока – и тотчас зеленый ветер ударил ей в лицо.
* * *
Север не нашел ничего, ничего!.. Тихая ярость жгла душу. Словно бы нарочно подшутил кто, надсмеялся. Совсем отдаться злобе на этого кого-то мешала только твердая уверенность, что на экране он видел именно сиянье маяков. Сымитировать их невозможно. Ничто, кроме них, не могло быть уловлено специально настроенными приборами.
Ну что же. Надо смириться. И заново – уже засветло – обшарить сектор, откуда подавались сигналы, а если снова постигнет неудача – ждать. И делать свое дело.
Но вот что чудно. Стоило Северу внушить себе, что необходимо запастись терпением, как его охватило страшное нетерпение! Ноги против воли пускались в бег. Он помчался по лесу, еле успевая отстранять от лица ветки, словно бы на чей-то настойчивый зов.
Да что такое? Куда он стремится, влекомый неодолимом желанием вновь увидеть Меду?
«Ты что? Стой!» – беззвучно приказывал он себе.
– Стой, Север! – молил вслух, словно кого-то чужого, – нет, напрасно.
Пытаясь сориентироваться, он приглядывался к местности, пока не понял: бежит туда, где увидел вчера на берегу странное игрище, центром которого была Меда.
В селение людей.
Он ожидал наткнуться на стражу, готовился что-то объяснить или даже защищаться. Но возле длинного и высокого заплота никого не оказалось.
Север походил вокруг, нашел приоткрытые ворота, протиснулся.
Множество голосов неслось из-за приземистых, очень крепких изб. Север с разочарованием отметил, что его жилище куда непригляднее этих построек.
Он замедлил шаги и осторожно высунулся из-за стены. Там, на площади меж домов, лежала большая сухая колода. В ней было выдолблено углубление, а туда вставлено заостренное бревно, обвитое веревками, за которые с двух сторон тягали сильные, высокие мужчины, – так что бревно поворачивалось туда-сюда с мерным поскрипыванием.
