Спаси нас, доктор Достойевски! - страница 64
…Ну и так далее…
…Еще, в последний раз, о Диккенсе, которого читаю, пока пишу эту вещь. (Когда закончу писать эту вещь и закончу читать Диккенса, мне уже совсем ничего не останется делать на этом свете.) Итак (находясь посредине «Крошки Доррит»), сама Эми, крошка Доррит – сентиментальный образ или не сентиментальный? Разумеется, она идеальный образ, но я задаю вопрос насчет сентиментальности, потому что Диккенс считается еще и сентиментальным писателем – и тем более у нас, с нашими кошмарными, мертвыми переводами. Пока я читаю, переспрашиваю и переспрашиваю себя: коль скоро меланхолические сцены с ее неразделенной любовью к меланхолическому Артуру Кленнану вызывают у меня слезы на глазах, значит – сантименты? Но что-то во мне протестует, потому что текст так поразительно тих и прост, что я не чувствую сентиментальности, может быть, для этого я уже слишком внутри Диккенса, хотя не думаю. Впрочем, могу сказать, в чем тут дело. Опять танцую от замечания Честертона, что «Диккенс вообще все всегда преувеличивает»: это правда, Дикккенс все видит в крайностях, он такой же «реалист», как Гоголь или Сухово Кобылин. Я записал где-то, что из Диккенса на сегодняшний день вышли «мыльные оперы» и Самуэл Бэккет (в смысле юмора Бэккета), но думаю, что был не совсем прав насчет мыльных опер. То, что называют сентиментальностью Диккенса, – а делают это, по сути дела, интеллигенты и литпрофессионалы, потому что неизощренный читатель не оперирует такими терминами, – на самом деле есть наше собственное неумение иметь дело с экстремально положительными образами в отличие от экстремально отрицательных. То же самое было с Гоголем: тогдашние гуманитарные интеллектуалы объявили его реалистом, потому что им, склонным к социальной критике, было легко поверить в реальность его гротескных образов. Эти образы не казались им слишком «антисентиментальными», если так можно выразиться. Тут то же самое, как с современной интеллигентской толпой в зале кино. Я помню, как попав провинциалом в первый раз на просмотр в Доме кино (шел один из фильмов Феллини), я был неприятно поражен, как, при малейшей возможности к смешку, зал дружно хихикал. У меня тогда создалось впечатление, что люди пришли сюда специально с целью продемонстрировать свою хихикающую мелкость. Позже я узнал, что манера хихикать была подхвачена – и подло и услужливо утрирована, как всё у нас, – на Западе, на всех этих кинофестивальных просмотрах. Теперь же на Западе уже и вообще толпа так реагирует, и это показывает, чего современный человек ожидает от искусства (а те простые души, что любят поплакать, смотрят по телевизору мыльные оперы). Но, если подумать, разве в жизни бывают такие идиоты, как младший Барнакл из Circumlocution Department? Это очень, ха, ха, смешно и очень, ха, ха, берет к ногтю бюрократию, но все-таки такой степени идиота не станут держать в конторе! Но поскольку этот саркастический образ дает нам крайность чего-то «антисентиментального», мы держимся очень естественно, ничуть не сомневаясь в художественной закономерности образа – если, конечно, мы не служим в подобном департаменте. Ага, вот она загвоздка. Если бы бюрократы писали критическую литературу и их слушали так, как слушают гуманитариев, то Диккенса давно объявили бы сомнительно экстравагантным, отжившим свое время, немножко смешным для современности юмористом и чрезмерным социальным критиком – совсем вот так же, как современный гуманитарий готов объявить сомнительность (чрезмерность) для нашего времени его идеальных образов. Мы не задумываемся, какая тут кроется несправедливость по отношению к бюрократам, равно к генералам, равно к докторам, равно к политическим деятелям, равно к судьям, равно к адвокатам. Только потому, что это мы, интеллектуалы-гуманисты, владеем печатным словом, адресованным к публике, слишком вошло в традицию высмеивать городничих или попечителей богоугодных заведений за то, что они находят «Ревизора» чересчур антисентиментальным. А вот они же в своих частных компаниях разве не удивляются нам и не высмеивают нас за наш страх перед положительными образами точно так же, как мы публично высмеиваем их? Можете не сомневаться, и недоумевают и высмеивают, и, ей же богу,