— Уйдите, — всхлипывает она, — бегите, пока он вас не убил.
Эта фраза сдавливает сердце. Я действительно боюсь за неё. Что она такое несёт? Что думает обо мне? А если это с ней уже не исправить?
От этой мысли только больше злюсь, больше схожу с ума.
Лучше вообще не смотреть на неё.
Она меня в могилу сведёт.
Альберт не двигается с места. Я сжимаю в руке его телефон. Ещё немного и мог бы сломать.
— Пошли, — бросаю. — Поговорим.
И выхожу из комнаты. Да, мне не по себе видеть её такой. Сейчас она выглядит даже хуже, чем весь этот год.
Альберт-или-как-там-его проходит за мной на кухню, садится за обеденный стол напротив меня, бросает скучающий взгляд на панораму города, окутанного сероватой дымкой. Погода сегодня отвратительная.
— Я надеюсь, вы понимаете, что совершаете преступление, — выдыхает он. — Для чего это всё? Зачем звонить незнакомому врачу? С чего бы мне вас покрывать.
Я усмехаюсь.
— Я позвонил тебе, чтобы услышать альтернативное мнение. По поводу её состояния, а не положения. Как с женой обращаться не тебе, щенку, меня учить. Мне лучше знать, что с ней делать. И что ей нужно. И как её сдерживать. Один уже подвёл к мосту, позволив уйти из больницы. Больше я этого не допущу.
Он зевает, прикрыв рот тыльной стороной ладони. Мерзковатый тип всё же. А Оксанка наверняка впечатлилась им. Как всегда. Меня едва ли не передёргивает.
— Ну, допустим, — наконец, отвечает он. — Но во-первых, она отдельная личность, даже несмотря на то, что женщина. И у неё есть все права. А вы их всё-таки нарушаете. И не слабо так. Во-вторых, умереть можно и в таком положении. Я с ходу могу назвать четыре быстрых способа. Не говоря уже о том, что люди, если решили умереть, умрут и полностью обездвиженными. Это вообще бессмысленно. Лечить её надо, а не усугублять всё.
А то я не знал… Злость берёт от того, насколько легко и непринуждённо этот щёгол рассуждает.
— Её прежний психиатр сказал, что можно обездвижить, пока лекарства не подействуют. Успокаивающие. Я ей вчера давал с едой и водой. Знаю её, так бы отказалась. Сегодня тоже. Это временно. Если есть вариант лучше — ты здесь затем, чтобы обсудить его, а не чушью себе голову забивать.
— А телефон-то вернёте? — ухмыляется он.
— Сначала консультация. На истерики нет времени.
— Вы так уверены, что её не освободят? Что не начнётся разбирательство? Оксана Викторовна, насколько я вижу, настроена решительно. И да, не думаю, что стоит опасаться, что она убьёт себя в ближайшее время.
От этого его «в ближайшее время» меня трясти начинает и хочется ему врезать.
— Скорее, — продолжает мудак с тонкой, острой усмешкой, — она с куда большим удовольствием прикончит вас. А это хороший знак. Ненависть и уныние находятся на разных эмоциональных уровнях.
— Я заметил.
И это радует.
Но полагаться на это смысла нет, вдруг её переклинит. Рисковать не хочу.
Альберт окидывает меня взглядом и произносит:
— Плюс семь, девятьсот шестьдесят три, сто девяносто два, двадцать семь, тридцать один.
— Что это? — моё терпение всё-таки не железное. Хочется вышвырнуть его из квартиры. В мыслях всё ещё мечутся дебильные слова про четыре способа. Какие такие четыре способа?
— Мой номер. Перевод на тинькофф. За консультацию. Сорок тысяч. Остальные триста… — он сужает глаза, прикидывая что-то и договаривает наобум, — восемьдесят тысяч наличкой, пожалуйста.
— С хера ли?
Альберт улыбается. У него стоят виниры, само собой.
