Дождавшись, когда она уйдет, санитар отошел от кофейного аппарата. Мелочи в его карманах все равно не было, да и одежда эта была не его. Перед тем, как продолжить поиск архива, он еще раз бросил взгляд на белоснежный халат Волчковой, аккуратно повешенный на спинку стула, на кармане которого крупными красными буквами была вышита ее фамилия.
Дежурный Хомач уже заканчивал обход и собирался, как он сам говорил, «вернуться на базу», как его привлек шум шагов, доносившихся с лестницы. Последний этаж отводился под лаборатории и архивы, потому в позднее время на нем никого не должно было быть. Поднявшись, дежурный к своему удивлению обнаружил санитара, внимательно изучающего двери в архив. Хомач знал, что некоторые из персонала брезгуют выходить на улицу в холодное зимнее время, используя в качестве курилки окно коридора 4го этажа.
– Вам помочь!? – громким и недовольным голосом спросил он, рассчитывая услышать в ответ привычные извинения и оправдания.
– Да, пожалуйста, будьте любезны, – ответил санитар.
Не ожидавший такого ответа Хомач решил: если просят – значит, действительно нужно. Он приблизился к санитару, тщетно пытаясь разглядеть за его повязкой лицо. Послышавшийся позади шум отвлек его на мгновение, но именно в этот момент дежурный ощутил в затылке острую боль, следом за которой и без того тусклый свет погас окончательно.
Черный человек придерживал за халат медленно стекающего по стенке дежурного для того, чтобы тот при падении не расшибся. Откинувшаяся пола халата обнажила пристегнутые к поясу карабином ключи.
– Наконец-то, – тихо произнес Странник и довольно улыбнулся.
В сознание Хомач пришел спустя какое-то время, обнаружив себя на полу. Ключи, которые он по привычке вешал на пояс, оказались в кармане. Он с трудом отыскал в себе мужество, чтобы открыть дверь архива, на ручке которой обнаружил капли воды. Бегло проверив, он решил, что ничего не похищено.
Для большинства своих знакомых, Хомач казался добрейшей души человеком, и мало кто знал, что фундаментом его доброты служит патологическая трусость и страх оказаться избитым. А ведь нападавший в значительной степени превосходил его в физическом развитии.
О произошедшим в ночь инциденте коллеги дежурного узнали лишь утром. К тому времени подозрительный санитар уже давно испарился.
Открыв глаза после продолжительного сна, сквозь оконный занавес Адлер увидел свет восходящего солнца. Часы показали 7.30. «Еще рано, – подумал он и укрыл голову подушкой. Когда глаза открылись снова, наступило уже 8.40. – А теперь поздно».
Он прибыл в отдел в селекторный зал для совещаний к началу десятого. К тому моменту давно собравшийся персонал уже успел утомиться от лекций заместителя Уильяма Куроки и начальника Генри Пчинского. Для Адлера «радость встречи» с ними обоими одновременно по его персональной шкале эмоциональных расстройств находилась где-то между недосыпанием и похмельем. Он суетливо высматривал место, на которое можно было бы приземлиться, не привлекая к себе лишнего внимания, но задние ряды оказались заняты. Не только он старался держаться подальше от руководства, особенно от Куроки. Адлер растерялся. В следующую секунду их взгляды встретились. Заместитель, державший в руках свежие выпуски газет, не двигался и не моргал несколько секунд, затем выдал:
– Что случилось?
– Задержался, – сухо ответил следователь, старательно не отводя взгляда от собеседника.
