Висевшая у меня на поясе рация вдруг ожила.
– Начальник… начальник! – раздался сквозь треск помех голос Тарасыча. – Начальник, ответь!
Я снял рацию с пояса, поднес к губам:
– Слушаю.
– Слава богу, живой! А то я перепугался, японский городовой!.. Дождища-то какой, верно?
Мне показалось, что Тарасыч больше перепугался за себя, чем за меня, оставшись один в караулке.
Впрочем, не один, у него там Клякса есть.
– Ты где, начальник?
– Со мной все в порядке, я укрылся в бункере.
– Тогда хорошо. Приходи в караулку, как поутихнет. В бункере холодно, небось. А я печечку затоплю.
Я представил пышущую жаром буржуйку, и в желудке стало тепло, как после соточки. Я пообещал Тарасычу, что приду, как только это будет возможно, и, разорвав связь, стал спускаться к полоске света, пробивавшейся из-за двери первого яруса.
Я шел медленно. Из-под корней мокрых волос то и дело скатывались капли, заливая глаза. Скользкие из-за налипшей глины подошвы норовили соскользнуть со ступеней, и мне приходилось придерживаться руками за стены. Чтобы не загреметь вниз по лестнице, потребовалась вся моя воинская подготовка.
Как я и ожидал, коридор за дверью оказался залит холодным белым светом, излучаемым двумя флуоресцентными лампами на потолке, одна из которых помаргивала. Так и есть. Фомин забыл выключить электричество в подземелье. Я постоял, оглядывая коридор и счищая о кромку стального порога глину с подошвы. Шум дождя был не слышен, раскаты грома едва ощущались, толща земли и бетона глушила внешние звуки.
Шепот больше не слышался.
Если вообще когда-нибудь был.
Я прошел вдоль дверей, ведущих в лабораторные комнаты. Мимо проплыли агрессивно выставленные штурвалы. Остановился возле двери с намалеванной краской цифрой «2», снова смахнул скатившиеся в глазницу капли, повернул штурвал и вошел. Жаль, что журнал посещений бункера остался в караулке, а так в нем можно было сделать выпендрежную запись «Проверка сохранности инвентарных объектов», подпись и число, будто я спускался сюда намеренно. Только кто будет читать этот журнал? Гаджиев, что ли? Сомневаюсь, что он выберется в нашу дыру в течение ближайших двухсот лет… Но что об этом рассуждать – журнал оставался в караулке. К тому же когда я вошел в комнату, то начисто забыл и про него, и про выпендрежную запись.
В комнате «2» хранились граненые осколки. Как утверждал Фомин, элементы управления неопознанным летающим объектом, который наши доблестные ПВО опустили с небес на землю. Так вот, эти стеклышки, разложенные на зеленом сукне, шевелились и поворачивались под еле слышные раскаты грома. При каждом шевелении в хрустальных недрах вспыхивало крохотное бледное сияние.
* * *
Не веря глазам, некоторое время я остолбенело следил за шевелением и вспышками осколков. Первой мыслью было, что я наблюдаю фокус, принципа которого не понимаю. Эти вещи не могут шевелиться сами по себе и уж тем более светиться без подключения видимого источника энергии.
Судя по далеким звукам, доносящимся снаружи, гроза наверху заканчиваться не собиралась. Положив пальцы на зеленое сукно, я ощупал его с разных сторон, стараясь не касаться странных стекляшек. Признаюсь, я их немного побаивался… Нет, под сукном ничего постороннего – только твердая столешница. Я напряженно выдохнул. Жирная капля скатилась с кончика носа и упала между осколков. Поспешно смахнув влагу с лица, я перешел к обследованию опоры.
