Добрые слова от людей, которым в жизни несладко, можно услышать чаще, чем от тех, кто в покое живет. И не только словом такие люди помогут неимущему или несчастному. Зарема убедилась в этом на собственном опыте.
А что может быть страшнее той беды, что с ней случилась? Потеряла мужа, сын стал глухонемым, сама постоянно от болей в голове мучается, и рука, где разорвало сухожилия, сохнет, только два пальца на ней работают – большой и мизинец. Можно сказать, что не рабочая рука. Остальные как одеревенели, даже не сгибаются... Даже писать теперь может только с великим трудом. А о серьезной работе и говорить не приходится. С такой рукой и себя не прокормить, как же кормить больного сына. А сын... Гораздо легче самой умереть, не так больно... Не так больно за себя, как за людей любимых...
Но и это, как оказалось, не стало пределом.
Беда к беде, говорят в народе, веревкой, как телок, привязывается. Так и получилось. Целый месяц мрачно и молча смотрел на любимую младшую дочь отец, гладил внука по голове, в глаза ему заглядывал. А потом собрал деньги, какие в доме остались, поехал на базар и купил у нужного человека автомат. Молча и ушел, не сказав матери слова на прощание. Не хотел, чтобы останавливала. Привезли тело отца через два дня... Простреленное в нескольких местах, с задранной кверху бородой.
Плакала над телом мать, рвала седые волосы из головы пучками. Любимая младшая дочь не плакала, молча смотрела. И внук смотрел молча. Он не только говорить, он и плакать разучился. Или просто не понимал, что с дедом произошло.
Не понимал еще, что и деда у него отобрали, как раньше отобрали отца...
* * *
Сколько же можно отнимать у одного маленького несмышленого существа!
Зарема положила изуродованную руку сыну на голову, посмотрела красными глазами в его черные глаза. И не сказала ни слова, потому что он все равно не слышит ее. Но подумала, что она сейчас совершит самое страшное для своего сына дело – отнимет у него и мать.
И полезла в сарай, под самую крышу, где между стропилами, как она видела, спрятал когда-то автомат Адлан. Достала его, взяла в руки, подержала, попробовала, как руки слушаются, но правая рука не могла нажать на курок, как ни пыталась она всунуть в скобу изуродованные пальцы. Тогда она попробовала переменить руки. И убедилась, что может стрелять. Хотела попробовать сначала во дворе, но не решилась.
Время приближалось к обеду. Зарема пошла в дом к матери, там вымыла мальчику ноги и уложила спать. Потом вернулась домой, завернула автомат в одеяло и пошла с ним в сторону дороги. Там она села на пригорке, свесив ноги в заросший колючей травой придорожный кювет, и стала ждать машину. Машины проходили здесь часто, почти каждый час. Но ей нужна была только военная машина с русскими солдатами. И потому несколько машин она пропустила, не зная, кто в них едет. Машины были гражданскими.
Зеленый «уазик» она увидела издали. Это еще лучше. На таких, как она видела, офицеры ездят. Взгляд упорно вцепился в подпрыгивающую на кочках машину, и только резь в глазах заставляла ее иногда мигать.
Машина приблизилась. Зарема с хладнокровием, какого не ожидала от себя, и с решительностью чисто мужской развернула одеяло. Совсем немного осталось до машины. Она взяла автомат в руки и вышла на дорогу. Спрятала оружие за спину и встала. Тяжел для женских рук автомат, руки едва держали его так, чтобы не показать раньше времени. А «уазик» приближался. Там уже увидели стоящую посреди дороги Зарему, стали тормозить. Пять метров осталось. Остановилась машина, хлопнули дверцы, и в этот момент она перекинула автомат и нажала на спусковой крючок. Выстрела не последовало. Она давила со всех сил, видела, как стали прятаться за машину люди, вышедшие из нее. А она давила и давила, но выстрела все равно не было.
