Сначала он обсуждал это со своим пресс-секретарем, затем стал общаться напрямую со мной, так как ему стала интересна глубина и истинный подтекст того или иного сплетенья слов. Иногда, мы делали правки, дабы никто не смог усмотреть двусмысленности. А иногда, мне удавалось убедить его, что именно то или иное сочетание информационных аргументаций в связке с выражениями, бьющими по эмоциональным струнам слушателей – именно то, что нужно для той или иной аудитории. Мы исходили из того, для кого именно составлялось обращение, но, вместе с тем, выдерживали общую линию. Она могла казаться несколько нечеткой, но именно такой она и должна была быть в современном политическом мире. Консервативность, но одновременно, открытость для предложений. Желание открывать новое, заглядывать за неведомые горизонты и, в те же самые драгоценные секунды, искать непознанное в, казалось бы, уже давным-давно изведанном.
Поскольку Марк Титов изначально был пластичен, как глина, он начал принимать форму своей оболочки. Он стал тем человеком, которым был на публике, начал верить в то, что говорил. Со временем глина закалилась и стала жесткой фигуркой на политической шахматной доске. Стала героической пешкой, что пересекла поле. Перешла с E-2 на F-8, попутно отправив на пределы доски трех главных оппонентов. В день, когда Марк произнёс клятву на конституции, ему было всего сорок два. Он был свеж, активен, полон сил и желания сделать что-то, действительно, правильное и полезное. И он был открыт идеям и нестандартному видению. Даже на некие фундаментальные, нерушимые постулаты он иногда смотрел под новым углом. У него хватало на это фантазии и смелости, а у меня хватало ума, чтобы ненавязчиво подсказать, в какую точку и в какое время нужно стать, чтобы увидеть старое в новом свете. Кандидат, потом президент, не считал меня товарищем, а тем более другом. Однако, это не мешало ему ценить меня, как человека с которым стоит советоваться, даже по вопросам выходящим за рамки узкопрофильных деловых отношений. В этих случаях, я давал весьма скудные и не всегда толковые рекомендации – не хотел привлекать к себе лишнее внимание. Но, несмотря на это Титов ценил меня как советника.
Он дважды предлагал мне повышение. Сначала до пресс-секретаря, потом, аж, до руководителя аппарата. Оба раза я отказывался, ссылаясь на то, что такая работа не для меня – отнимает слишком много времени и сил. Нужно, в прямом смысле, «жить президентом», а не просто работать в команде. После представления целого ряда доводов, Марк пришёл к мысли, что я, просто, человек несколько иного склада и данные должности, и в самом деле, плохо мне подходят. Он видел во мне больше романтика, нежели политического деятеля, готового пробивать лбом стены и, при надобности, идти на амбразуру. Отчасти он был прав, отчасти сильно заблуждался. Но, так или иначе, даже оставаясь на своем старом месте спичрайтера, мое влияние на него только набирало силу. Ведь у остальных он пытался найти скрытые мотивы, а у меня нет.
И такое положение дел меня вполне устраивало. Во-первых – высокий уровень доверия. Во-вторых – по сравнению с другими закулисными членами президентской команды, не такая уж большая нагрузка. В-третьих – когда-никогда, я имел возможность работать дистанционно. Это значительна поблажка! Я далеко не всегда находился в Кремле, администрации или загородных резиденциях, где, в ходе множества встреч, незримо трудились десятки моих коллег. Хорошая привилегия, даже очень! Но я её заслужил. За годы работы в команде я ни разу не подводил. Ни разу ничего не сорвал, не написал глупостей и, когда это, действительно, требовалось – всегда был там, где нужно.
