– Все хорошо. – Я подбираю с пола упавший багет. – Хочешь еще хлебушка?
– Тот человек еще тут? – Амаду в испуге отползает от меня.
– Нет, – говорю я малышу. – Ушел.
Он моргает круглыми влажными глазами, и я киваю на хлеб.
– Не бойся, я не дам тебя в обиду. Все будет хорошо.
Амаду сглатывает и обдумывает мои слова. Проходит какое-то время, но наконец он берет из моей протянутой руки багет и со всхлипами облегчения залезает мне на колени, чтобы обнять за шею и спрятать лицо у меня на груди.
Я похлопываю его по спине, не очень-то представляя, что еще делать.
Слезы пропитывают мое платье, и в меня вгрызается вина.
Что я сотворила с этим бедным малышом?
В горле встает комок, и я крепче обнимаю маленькое тельце Амаду, прижимаясь щекой к его волосам.
– Все хорошо, – шепчу я. – Никто тебя не обидит.
Всхлипы продолжают сотрясать его, так что я делаю единственное, что приходит в голову.
Запеваю.
Я знаю только одну колыбельную – ту, которой Эмерик научил меня вчера, так что ее я и пою практически шепотом, нежно распутывая пальцами колтуны в его волосах.
Через стол я встречаюсь глазами с Сирилом. Он кивает, чтобы я продолжала.
Когда всхлипы мальчика наконец начинают затихать, я отстраняюсь, чтобы вытереть большим пальцем его щеки.
– Ну вот, уже лучше. Бояться нечего.
– Это был злой фандуар? – спрашивает мальчик, и нижняя губа у него дрожит. – Тот, который крадет эликсир?
Я качаю головой.
– Нет. Вряд ли злой фандуар до тебя добрался. Но давай-ка лучше я проверю еще раз, хорошо? Споешь мне еще разок?
Утирая слезы тыльной стороной ладоней, он кивает и дрожащим голосом запевает песенку.
Я ныряю обратно в его память и высасываю образ монстра, пока на его месте не остается лишь Сирил с добрым взглядом и с багетом в руках. Затем я обращаю чувство страха обратно в настороженную надежду, что была до этого. Наконец я возвращаюсь к самым последним воспоминаниям, чтобы стереть собственное существование.
Когда я заканчиваю, меня трясет от изнеможения, а вычерпанная до донышка сила зверем вгрызается в нутро. Я усаживаю мальчика на пол у стола Сирила и на дрожащих ногах пячусь от него. Он все поет, ужас на лице обратился довольством сытого человека. Я огибаю стол и как раз, когда Амаду допевает свою песенку, стираю последние следы своего присутствия из его памяти.
Сирил опускает ладонь мне на плечо. Я пытаюсь собраться, чтобы он не заметил, как я устала.
– Молодец.
Всплеск радости помогает мне ответить чисто и уверенно:
– Merci.
– Откуда ты знаешь эту колыбельную?
Я замираю, но Сирил думает о чем-то своем.
– Подслушала у оперных певцов на днях, – бормочу я.
Дергается дверная ручка, и улыбка Сирила пропадает. Он жестом велит мне спрятаться за дверью. Меня охватывает паника, но я устремляюсь, куда велено.
Предупреждающе взглянув на меня, он уверенным движением отпирает дверь. Медленно приоткрывает, и я задерживаю дыхание.
– Кто здесь? – Он выглядывает в коридор.
Никто не отвечает.
Сирил знаком велит мне подождать и исчезает за дверью.
Время течет своим ходом. Тишина нарушается лишь хрустом багета из-под стола Сирила.
Проходят, кажется, часы, прежде чем Сирил наконец возвращается.
– Никого, – шепчет он, косясь в сторону чавканья с другого конца кабинета. – Но будь осторожна, пока спускаешься к себе. Не хотелось бы, чтобы ты повстречалась с Призраком Оперы. – Он улыбается, но морщинки вокруг глаз выдают подозрение.
