Загадочный тенор оказывается мальчишкой моих лет. Одежда на нем поношенная, на копне темных волос, падающих на глаза и путающихся в ресницах, водружена кепка.
– Я кого-то заметил, – говорит он, а грудь высоко вздымается после нашей погони. – Вдруг это вор.
Сирил усмехается:
– Может, это был Призрак Оперы.
– Призрак Оперы, месье?
– Oui[5]. Говорят, ночами по коридорам бродит призрак, но никто еще не смог доказать, что это правда.
Мальчишка хмурится и вновь заглядывает Сирилу за спину.
– Это был не призрак. Кем бы он ни был, он опрокинул подсвечник.
– Мсье Роден, дорогой мой. Эмерик, верно?
– Oui, месье.
– Эмерик. Каждый вечер в одиннадцать я обхожу все здание. Если здесь бродят какие-нибудь воры, я непременно их замечу. – Сирил скрещивает на груди длинные тонкие руки. – Кстати, если я не ошибаюсь: когда я нанимал вас на работу этим утром, я четко обозначил, что третий этаж нужно вымыть к десяти вечера.
– Oui, месье, я как раз заканчивал.
Сирил вытягивает из нагрудного кармана блестящие часы.
– А сейчас уже почти десять тридцать.
Эмерик кивает и опускает взгляд.
– Oui, месье. Простите.
– Предлагаю вернуться к делу. – Сирил хлопает тенора по плечу. Эмерик вздрагивает от прикосновения, и при этом внезапном движении что-то блестит у горла. Я прищуриваюсь, чтобы рассмотреть.
Воротник рубашки чуть расстегнут, и из-под него выглядывает голубой камень на толстом кожаном ремешке. Камень чистый и яркий, как летнее небо, и так сверкает, что я хватаю собственное ожерелье, чтобы не охнуть.
Эмерик вновь шевелится, и камень исчезает из виду.
– И не переживай из-за Призрака Оперы, или что ты там видел, – продолжает Сирил. – Все находится под моим полным контролем. Муха не пролетит.
Эмерик хмурится, сводит густые брови, будто не вполне поверив, но кивает и размашисто шагает обратно.
Я понимаю, что высунулась из ниши, чтобы посмотреть, как он уходит, и провожаю глазами резкие линии широких плеч и уверенные стремительные движения длинных ног.
Когда парень скрывается из виду, а звук шагов утихает, Сирил окликает меня, не оборачиваясь:
– Исда?
Сглотнув, я выпускаю из рук кулон и прячу его обратно в вырез платья. Ладонь жжет в месте, где края украшения врезались в кожу. Я столько всего видела в воспоминаниях Эмерика: все эти цвета, свет, девочка-гравуар, и кровь бурлит, но я заставляю себя дышать медленно.
– Сирил, прости, пожалуйста. Это вышло случайно. Я…
Сирил устало взирает на меня.
– Мы не можем допускать случайностей, Иззи. Нужно быть осторожнее.
Я киваю, щеки горят под маской.
– Знаю. Я забылась.
Он вздыхает и указывает на лестницу.
– Пойдем?
Подобрав вспотевшей рукой юбки, я иду за ним на четвертый этаж и дальше по коридору к резной дубовой двери в его кабинет. Он вставляет в замок большой металлический ключ, поворачивает его со скрежетом и толкает дверь. Комната дышит в лицо холодным воздухом. Я захожу внутрь вслед за Сирилом и начинаю зажигать настенные светильники, а он подходит закрыть окно и надежно запереть его на щеколду.
Сирил обычно так взбудоражен во время наших ночных бесед после представления: болтает о продажах билетов, о выручке, о том, в каком восторге были посетители, прощаясь с ним. Однако сегодня он избегает моего взгляда и принимается перекладывать предметы на столе с места на место, будто они нанесли ему личное оскорбление, стискивая зубы так, что они вот-вот хрустнут.
