До создания семьи дело так и не дошло. Тогда-то она и погрузилась с головой в работу. Джек вернулся в осиротевший дом и впал в уныние. Попросил Бетти переехать обратно и стать гувернанткой, когда появится ребёнок у них с женой. Так и было сделано. С Анной (здесь Элли условилась с ней называть маму не миссис Пёрк, а Анна) они быстро нашли общий язык, ведь Бетти, прекрасно зная здешние нравы, обучала её правильному слогу и поведению, будучи примером для деревенской девушки.
С беременностью жены Джек воспрянул. Наверное, началó возвращаться к нему ощущение семьи, и пустота потери родителей зарастала постепенно мыслями о ребёнке и супруге. Да настолько он загорелся этим чувством, что решил пригласить родителей Анны – Артура и Амелию – в гостевой дом. Погостить они приехали, набрав вещей недели на две, чтоб насмотреться «высокой жизни», но они и разобрать сначала не смогли: то ли улыбка Джека была чересчур шутливой, то ли он и взаправду в первый же вечер объявил им о сюрпризе. Скорее о подарке – собственно, о том доме, который Элли звала теперь Руиной. Конечно, они, нисколько не раздумывая, остались, а за вещами послал Джек – так что им и не повидалось больше старое жильё.
Дальше – рождение Лили, известное читателю. А за ним – новое несчастье: болезнь Амелии (рак). Лучшие врачи бились в неравном бою за жизнь угасающей женщины, а Артур вовсе забыл, как выглядит мир за пределами комнаты жены, – ведь в скором времени она прекратила даже редкие прогулки по саду. От Анны вначале всё скрывали, а затем она выудила всё-таки от Бетти, что же происходило с некогда румяной, энергичной женщиной. Нервы бедняжки, как известно, тогда и сдали. Сначала она замкнулась, избегала всех, кроме Джека, закрывшись в своей комнате; плакала и плакала она в него, как и в подушку, час за часом. Потом Бетти объяснила: матери только больнее видеть, как дочь себя изводит, и нужно, наоборот, поддержать её последние недели. Анна взяла себя в руки и стала навещать комнату, ставшую тюрьмой и последним пристанищем заболевшей.
Наступила тяжёлая зима. Кроме морфия, больше, можно сказать, ничего не оставалось, врачи, сделав неутешительные прогнозы, прекратили визиты. Бетти стала для Амелии и сиделкой, и собеседником: всё чаще звали бывшую медсестру сменить Артура у постели и сделать нужные уколы. Тогда-то они и сблизились. Сидели часто втроём: Бетти на совесть топила камин, следила за каждым шорохом, если наступали недолгие промежутки сна между приступами боли, или постоянно с Артуром пыталась отвлечь мучившуюся женщину. Бетти день за днём успокаивала то Амелию, то Анну, да так искренне, что обе будто уходили от реальности, и всё действительно становилось на короткое время сносным; а на себя брала все заботы по уходу. Нет, не в деньгах было дело: просто для молодой медсестры, не помнящей ласки в детстве, ощущение семьи было новым, тёплым, затмевающим недуг стимулом продлить сплочённость как можно дольше. Кормила она бабушку Элли с ложечки – с той же самой, что и Анна теперь Лили (ведь миссис Пёрк взяла её себе на память о семье). И в этой ложке смешалось всё: и последние месяцы вместе с матерью (хотя редко до того они общались, даже живя в соседних домах), когда та многое поведала Анне о своём детстве, прошлых счастливых и не очень моментах; и боль потери; и надежда, то гаснувшая, то выходящая из-за туч; но главное, как уже упоминалось, – память. После ухода близкого человека как-то начинаешь вспоминать прошлое в более светлых тонах, будто и не было тёмных полос, или они стёрлись со временем.
