– Все почти готово, – поведала мне Татьяна. – Пойду позвоню по телефону.
– Что?! А-а… Валяй. Только далеко не отходи. Темнотища. Мало ли что…
– Далеко не пойду. Хворосту только пособираю. А то ты принес какие-то столбы. Как их разжигать-то?
– Эх, женщины! Ничего вы в кострах не понимаете. От хвороста один треск, а эти гореть долго будут. Ну, давай скорее…
И она скрылась за березами. Нужно ли объяснять, куда я ринулся в ту же секунду?
– Тополь, Тополь! Вызывает Ясень! Прием.
– Говори, Ясень. Прием.
– Тополь, я здесь не один. Если она подойдет, я мгновенно прерву связь. Ты понял? Просто я хотел…
– Ясень, ты идиот? Почему сразу не сказал? Кто она? Прием.
– Я не знаю, кто она. Зовут Таня. Она проезжала мимо, ей надо было помочь. Вот я…
– Дальше что?! Прием.
– Ничего. Она побудет со мной до утра. Прием.
– Ясень, ты действительно придурок. Ты понимаешь, что ты должен избавиться от нее? Прием.
– Что?!! Да пошел ты!..
– Кретин! Я же сказал, не убрать, а избавиться! Ты должен сделать так, чтобы она ушла. Ты понял меня? Прием.
– Она уйдет, – сказал я спокойно. – Но только утром.
И без предупреждения вырубил передатчик, хотя Татьяна еще бродила где-то между березами. Просто он мне надоел, этот Тополь. Ишь, распыхтелся! Может, я его разбудил. А может, он просто скучает там один на своем ночном дежурстве, и ему, конечно, завидно, что я тут девочку наклеил. Ладно, ладно…
Я включил магнитолу по-прежнему настроенную на "Радио-101", и в "ниссан" стремительно ворвался полный экспрессии голос неполнозубой звезды Ардис:
– Ain't nobody's business!
Слова весьма соответствовали моменту: "Это никого не касается!" Действительно, никого. Весело! Я закурил и стал качать в такт руками, головой, потом начал притопывать ногами.
Подошла Татьяна с охапкой хвороста.
– Любишь Ардис? – спросил я ее.
– Ничего. – Она бросила хворост прямо под колесо, словно собиралась подпалить машину.
– Неполнозубая, – сказал я, – а как поет!
Татьяна улыбнулась.
– У нее просто строение челюсти такое. А неполнозубая – это я.
– Почему?
– Зуб сломался, а вылечить некогда.
– В пьяной драке? – поинтересовался я.
– Не-а, за завтраком в осетрине хрящик попался.
– А-а… Ну-ка покажи! – Я включил фары и вышел из машины. – Иди сюда.
И она встала в свете этих ниссановских прожекторов, как актриса в лучах рампы, и лихо откинула со лба челку, и улыбнулась нарочито широко. Такой я ее еще не видел: рыжее полыхание волос над голубым блеском глаз, нежной россыпью веснушек, розовой влажностью губ и белоснежным сиянием зубов. И одного зуба – четвертого вверху справа – действительно не хватало. Но это не портило ее – это было как-то удивительно мило и трогательно, как у ребенка.
Я бросил сигарету, сделал шаг к ней и приблизил свое лицо… Дальше все получилось само собой, честное слово, я этого не планировал. Наши губы оказались слишком уж рядом. Я порывисто обнял ее и жадно захватил своим ртом ее розово-жемчужное великолепие. Она не противилась, нет, она ответила. Губами, языком, маленькими нежными ладонями, всем телом, прильнувшим ко мне. И мир исчез. Сладкий оранжевый туман плыл сквозь меня и вокруг, окутывал, обволакивал мягким теплом и ароматной шелестящей тишиной… Когда я последний раз так целовался? Со Светланой на острове Валаам, когда все было впервые, и закачались сосны, и огромное красное светило опрокинулось в озеро? Или с Белкой десять лет назад в продувном московском дворе, где посреди холодной черноты мартовского вечера мы были отдельно от всего и всех, и под двумя сомкнувшимися капюшонами наступил жаркий май и мы летели куда-то вперед и вверх, к теплу и свету… Но, кажется, теперь было еще прекрасней.
