Спрятанные во времени - страница 24

Илья внял ему, наскоро принял холодный душ, и вскоре истуканом стоял у шкафа – в сорочке с мягким воротничком, клопового цвета галстуке и ботинках сурового выражения колодок, находясь в затруднительном положении, поскольку понятия не имел, куда должен был направиться тот неведомый, за кого его принимали, в будний день с утра.

Он мучительно обозревал себя в зеркале, прислушивался к мистическим голосам, шептавшим за левым ухом, разглядывал обстановку комнаты, но не смог отметить ничего, что бы как-то свидетельствовало о роде занятий ее жильца. Рыбешка в малахитовых водорослях не в счет – не резчик же он по камню, в конце концов!

Во избежание немедленного конфуза и ссылаясь на подступившую тошноту, он попросил Вареньку проводить его до работы, и к огромному облегчению обнаружил, что просьба эта излишня, поскольку служат они в одном учреждении, куда немедленно оба и направляются. Супруга сначала настороженно посмотрела на него – уж не начался ли снова бенефис, а затем хихикнула, поправляя рукой прическу, щелкнула его в лоб, и первая вышла из квартиры.

Спрашивать, в каком именно заведении они служат, было бы слишком подозрительным, поэтому счастливая пара молча миновала подъезд, живописный скандал, устроенный дворником Азизом с жильцом из шестой квартиры, батальон влажных от тумана котов в пахнущем бензином дворе, и углубилась в свитые узлами московские переулки навстречу радостному социалистическому труду.

«Музей исторического материализма и традиций древности» АН СССР, известный всей Москве МИМ, занимавший бывший княжий дворец с пристройками, предстал перед Ильей в имперском великолепии – с римскими колоннами под фронтоном, подъездом, титанами и лепниной, давно скучавшими по каретам, парижским сплетням и, ах! – упавшим шелковым веерам. Большая вывеска шлифованного железа была солидной и казалась бы нерушимой, если бы ее не подточила основательно ржа, скрыв «Н» и пожрав половину «Р». Выходил какой-то дурацкий каламбур.

Илья с «супругой», к которой он еще не привык и дичился, когда она тянула его за рукав, обогнули бывший дворец, встав в короткую очередь у служебного входа – со стороны переулка, где извозчик за кованой оградой поил из ведра тощую утратившую окрас лошадь. Ее бока исходили паром и вид был совсем пропащий. Илье было жаль кобылу, понурую трудягу перед забоем, но тут ему стало не до нее:

– Йошкин кот… – промямлил он, глядя на сварную «вертушку», отсчитывавшую работников МИМа.

Один за другим сквозь нее проваливался народ, предъявляя охраннику солидные пунцовые книжки, которые не могли быть ничем иным, кроме удостоверений сотрудника – с фотографией, номером и печатью.

Илья начал судорожно искать в карманах и за подкладкой, но нашел лишь пачку папирос «Строим!», металлическую расческу и бланк аптекарского рецепта, исписанный неразборчиво на латыни. Задний карман широких как печная труба брюк содержал платок и потертый ключ на бечевке (хранить их рядом – весьма неосторожная привычка, из-за которой в мире теряется миллион ключей ежедневно). Отчаяние наполнило его сердце.

– Давай, Люня, люди ждут, – мягко подтолкнула его Варенька, но Илья не пошевелился.

Она посмотрела на него как на проказливого мальчишку, с прищуром:

– Что, опять пропуск забыл? Растяпа.

В состоянии аффекта он лишь робко кивнул, мысленно распрощавшись с жизнью: существовать в России без документов было дохлым номером хоть в новом, хоть в старом времени. Камера дознавателя на Лубянке встала перед ним мрачной унылой явью и гадкое существо, что живет внутри, тут же обозначило перспективы, гася окурок о грязный стол: «Не, родной… Лубянка – это для генералов. А тебя, шпану, сошлют за „сто первый“ товарняком, оттуда – на поселение под Тунгуску. Собирай вещи!».