Внезапно восковая фигура принцессы поднялась и села на королевской кровати. Крис остолбенел. Девочка открыла глаза, посмотрела прямо на него и сказала тонким, звонким голоском:
– Поцелуй Африку. Разбуди меня! Я устала спать.
Крис моргнул, не понимая смысла её слов. Он хотел двинуться, но ноги будто приросли к полу.
– Поцелуй меня, мальчик с чёрными глазами, – повторила она.
Крис застыл, его разум метался, не зная, что делать.
Мальчик чувствовал, что должен подчиниться. Это было почти как голос внутри него – тихий и уверенный, не требующий слов. Её глаза манили его вперёд, как магниты. В них не было ни тени зла, которую он привык видеть в фильмах ужасов, где ожившие мертвецы или статуи притягательно и завораживающе гипнотизируют своих жертв. Эти глаза сияли добротой, спокойствием. И всё же за этой добротой пряталось что-то ещё – просьба, мольба, как будто она просила его о помощи, о том, чтобы он её разбудил.
Скованное напряжение разлилось по телу Криса, но ноги двигались вперёд, словно не подчиняясь его воле, а чьей-то другой. Время замедлилось. Пространство вокруг словно заволокло густым туманом, и единственное, что было реальным – это кровать и девочка на ней. Он шёл к ней, как во сне, с каждым шагом ощущая, как мир вокруг него теряет чёткость, словно весь остальной мир исчезал, оставляя только эту сцену. Он почти подошёл к ней, к самой кровати, когда вдруг кто-то схватил его за плечо. Хватка была неожиданно сильной и грубой. В ужасе Крис обернулся.
Человек, державший его, был отец, но в то же время и не его отец. Лицо, искажённое гримасой ненависти, было знакомым, но таким чужим, что мальчику стало страшно. В обычной жизни его отец всегда был добрым и спокойным, но сейчас эта доброта словно испарилась, оставив только гнев. Черты его лица будто перетекали в маску ярости. Казалось, что каждое его движение насыщено злобой, и это делало его совершенно неузнаваемым. Его глаза горели жёстким, безжалостным огнём, и в них не осталось ничего человеческого.
В следующий момент Крис заметил какое-то движение краем глаза и увидел свою мать. Но её он тоже не узнал. Её лицо исказилось до неузнаваемости – её обычная улыбка исчезла, сменившись злобным оскалом. Нижняя губа часто-часто подергивалась, как у собаки, которая хочет напасть на кого-то. Ещё она хихикала коротким, жестоким смехом, потирая руки, будто готовилась к чему-то жуткому. Вся её фигура как будто сжалась, как если бы её тело начало стареть прямо на глазах. Она стала похожа на старуху, сморщенную и злую, с глазами, полными ненависти. Те смешки, что вырывались из её горла, были исполнены злорадства, и каждое её движение казалось пропитанным злобой, словно она питалась страхом Криса. Она закричала человеку-папе, который держал Криса:
– Держи! Держи этого гадёныша, не дай ему уйти. Его надо повесить! Он хотел поцеловать твою дочь!
Какая это дочь? У меня даже сестры нет? – пронеслось в голове у Криса. И тут его мнимый отец закричал ему прямо в ухо так, что барабанные перепонки Криса чуть не лопнули:
– Так ты хотел убить мою спящую дочь? Да?! Теперь ты сам получишь, что желал! – и он захохотал. – Виселица заменит тебе мою Африку.
И он стал бешено трясти Криса в воздухе. Трясти. Трясти и трясти. Трясти и трясти и трясти…
***
Кто-то тряс его за плечо. Сильнее и сильнее, пытаясь вырвать Криса из глубин темного и страшного сна. Затем раздался хриплый, резкий голос:
