– Достойный Шинон, ты удивил меня, – сказал светлорожденный. – Санти! Мы уже вспоминали о нем сегодня. Он – сын Тилода, и он – тот, кого я ищу.
– Ой-май! – воскликнул Шинон. – Зеленоглазый Сантан! Ты удивил меня, светлорожденный! Тилод никогда не говорил, что сын его – поэт. И что, ты полагаешь, у него было будущее?
Эрд кивнул.
– Трижды прискорбно! – проговорил конгай.
Лицо его омрачилось, но потом он вспомнил, что должен развлекать гостя, и повернулся к актерам:
– Эй, бездельники! – произнес Шинон, не скрывая раздражения. – Вы слышали о Санти?
Те переглянулись. Было заметно, что они испуганы.
– Не трусить! – рявкнул Начальник Гавани. – Все знают, что Тилод был моим другом («Был», – отметил Эрд.) А Тилод – его отец. Мой благородный гость говорит, что Санти – превосходный поэт. А значит, так оно и есть, потому что мой гость – светлорожденный Империи. Стыдно мне, что я узнаю об этом от того, кто лишь два дня назад ступил на землю Конга. Ну, знаете песни Санти?
Актеры молчали.
– Так, – тихо сказал Шинон. – Или вы развяжете сумы своего красноречия, или вас будут сечь плетьми, пока кожа ваша не раскиснет, как земля в сезон дождей!
Актеры переглянулись.
– Хорошо! – вдруг сказал один из них, худой черноволосый мужчина с горбатым носом и длинными беспокойными руками. – И пусть возможная кара падет только на меня! Я спою тебе песню, отважный Шинон. Санти подарил мне ее… Полмесяца назад. Слушай! Слушай и ты, светлейший, и знай: пусть у нас нет таких театров, как в Империи, но сердца наши не оскудели, как бы ни убеждал тебя этот моряк!
Шинон захохотал.
– Мне нравится твой язык, длинноволосый! Не бойся! Никто не накажет тебя за то, что ты выполнил мой приказ. Но учти: если песня будет плоха, ты уйдешь немым!
– Если она будет хороша, – вмешался Эрд, – награда будет достойной.
Актер внимательно посмотрел на аристократа.
– Жизнь – за жизнь! – неожиданно сказал он.
Ни Эрд, ни Начальник Гавани его не поняли.
– Начинай же! – приказал Шинон.
Актер стал на середину помоста, а его товарищи отступили в стороны. Сбросив с плеч алый плащ, он вывернул его наизнанку и вновь накинул на костлявые плечи. Теперь плащ был черным, как ночное небо. Запахнувшись в него так, что осталось на виду только узкое лицо, конгай медленно произнес:
– Мы были рядом: вот я, вот Ночь.
Вот сонное море Зур.
И луны мчались во тьме точь-в-точь,
Как парусник в пору бурь…
Глухо заурчал барабан. Ему отозвались струнные. Словно зашумел длинный морской накат.
– И я позвал ее: слышишь, Ночь,
Давай я тебе спою (и сам он уже не говорил – пел),
Спою тебе, как другим невмочь,
Как только я не боюсь!
Я так спою для тебя, о Тень,
Что смолкнет пенный накат.
Я так спою, чтобы к нам слетел
Дракон на песчаный плат!
И я запел. И все было так.
И Ночь – на моей груди.
И жар ее – на моих устах…
– Плати! – я сказал. – Плати!
Я отдал все. До живой воды,
Что влил в меня черный Юг!
И вот я сух пред тобой. И ты
Отдай мне силу свою!
Черный плащ упал. Певец сделал несколько шагов – до самого края помоста. И так стоял, раскачиваясь, запрокинув вверх голову, казалось, – вот-вот сорвется. Крылья волос падали на его худые плечи и тоже раскачивались в такт его движениям.
И Ночь, которой я пел тогда,
Ответила мне: «Что ж,
Коль хочешь силу мою, – отдам!
Но ты от нее
Умрешь».
Он еще какое-то время стоял не шевелясь. Как воин, получивший смертный удар и осознающий это. Потом как-то съежился, опал, неловким движением подхватил с помоста плащ, волоча его за собой, пошатываясь, сошел со сцены и, не обернувшись, покинул зал.
