Сражения выигранные и проигранные. Новый взгляд на крупные военные кампании Второй мировой войны - страница 17

Снаряды и бомбы уничтожали все, что было создано людьми. Тысячи жертв захоронены под обломками или в вырытых наспех могилах в городских парках. 21 сентября эвакуировались оставшиеся дипломаты; поляки натягивали еще больше заградительной колючей проволоки.

22 сентября окончательно была разрушена насосная станция, линии водоснабжения повреждены во многих местах; поляки пытались бороться с зажигательными бомбами с помощью песка, однако борцы с огнем на крышах становились добычей немецких самолетов.

23 сентября убитые лежали на улицах незахороненными; дома рушились; в Варшаве в полдень было темно от пыли и дыма: горела художественная галерея и французское посольство.

К 24 сентября было разрушено здание администрации, повреждена канализация, оставшиеся в городе колодцы осаждали длинные очереди людей, сделавших выбор между водой и возможной смертью от обстрелов. Эпидемия и голод царили на улицах; еще трепещущее мясо сдиралось с костей лошади сразу после ее поражения при взрыве снаряда; безжалостные бомбардировки продолжались [65].

Мораль была разрушена.

«Сегодня [24 сентября] впервые мы услышали, как женщины смеялись над нашей армией… «Возможно, мы будем вынуждены воевать против танков с луками и стрелами, как абиссинцы», – горько заметила одна из них» [66].

С безжалостной решительностью 3–я и 10–я германские армии медленно изнуряли защитников Варшавы непрерывным артиллерийским огнем и воздушными атаками, и 26 сентября, когда в городе возникло 137 сильных пожаров, 8–я армия, пришедшая в помощь 10–й, начала наступление с юга.

Это была для польской столицы – горящей, изрытой, залитой кровью, но не покорившейся – первая голгофа из нескольких, которые война принесла на ее древние улицы. Немецкие танки обстреливались из завалов, на завоевателей из окон и подвальных убежищ летели бутылки с зажигательной смесью [67]. Здания Варшавы выгорели или разрушены, многие погибшие не захоронены, а радио Варшавы передавало жалобные призывы о помощи, за которыми следовали ее известные позывные – первые ноты «Полонеза» Шопена. Лондон и Париж наблюдали за осадой с беспомощным ужасом и сдержанной гордостью. Однако надежда угасла.

К 14:00 27 сентября генерал Юлиуш Руммель, бывший командующий армией «Лодзь», старший офицер в Варшаве, сдал 140 000 польских солдат.

Это было великое время. Город пережил 27 дней бомбежки, 19 дней артобстрела. Был хаос и катастрофа. Ни один человек – военный или гражданский, мужчина или женщина, поляк или немецкий пленный – не был защищен от смерти или увечий. Город стал бойней, больницы – адом.

Каждый день «телеги, заваленные трупами, выглядевшими в лучах утреннего солнца как груды восковых фигур, отвозили их на общие могилы. Раненые лежали без оказания им помощи – «столы и пол покрыты стонущей человеческой массой» [68].

Больницы были разбиты бомбами. Они горели и изрыгали огонь и дым, а раненые умирали с криками вместе со своими сиделками.

В одной из больниц, когда обстрел прекратился и жуткая тишина опустилась на избитый город, «буквально река крови текла по коридору… с берегами из искалеченных тел» [69].

«Около 16 000 защитников гарнизона были ранены, убитых жителей никто не считал, водоснабжение города было прервано на пять дней, и неизбежной казалась эпидемия тифа» [70].

И все же для страдающих варшавских жителей «день 27 сентября, когда наступила внезапная тишина, стал худшим днем за время всей осады и самым тревожным» [71]. Тишина означала капитуляцию. Она означала конец надежды.