Он всегда ненавидел таких. Веселые брючки-очочки, с умным видом рассуждают о политике партии. Он ненавидел их еще щенком, когда приезжал в Москву из своего Серпухова – помогать матери таскать затоваренные «челночные» сумки. Ненавидел, начав носить репортажики в калининградскую «Комиссарку» (мать второй раз вышла за моряка). Тогда именно такой хмырь читал их вслух остальным ради смеха. И больше всего ненавидел, уже став спецкором федеральной газеты и поехав на Донбасс. Куча его корешей там барахталась в крови – своей и чужой, а эти тем временем водили по Москве антивоенные хороводы.
– Давай выкладывай, – повторил Арчи. – Время – деньги.
Овечкин не смог перебороть злость и оттого взволнованно затараторил: «культсопр», калька, двадцать три.
– Нихрена не разбираю, – отозвался Арчи.
Связной снова сверкнул глазами и начал громким шепотом произносить по складам. Получалось, что рисовальщики-недобитки задумали натуральный джихад.
Ишь чего, ушлепки, накрутили, подумал Арчи, множить будут картинки. Придется им объяснить, как мы поступаем с террористами.
– Места́ говори, – сказал Арчи, – ребята пройдутся.
Овечкин стал мазаться, что не знает. Мол, вы сами мониторьте, в центровых местах наверняка…
Этот Овечкин – хлопотливая тетенька, вашу маму и там, и тут показывают, подумал Арчи. Ходит с этими, вылизывает им, а потом к нам. И обратно. Ничего, сученок, когда наши танки въедут в Москву, мы с тобой тоже поиграемся.
– А ты кого больше любишь, папу или маму? – внезапно спросил Арчи.
– В смысле?
– В смысле – если тебя потереть, ты какого цвета? За Красную армию или лесной брат?
– Слушай, Жека, – сказал в ответ Овечкин со вздохом, – мы с тобой сколько знакомы? Со старой «Комиссарки», лет десять уже. Даже ездили тогда в Дагестан на пару. А теперь ты заделался гопником. Не надоело?
Арчи наклонился к самому уху Овечкина.
– Я-то – среди своих, – сказал он. – А вот у тебя завтра отберут «корочку» – и чей ты будешь, чувачок? Предатели – они ничьи.
– Я – предатель?
– А кто?
Старший научный сотрудник НИИ «Центр исследования легитимности политического процесса» (как называлась Конюшня в миру) Саша Овечкин в ответ смерил спецкора «КП» Евгения Стрельникова недоуменным взглядом.
Предатели для него были мрачными морщинистыми людьми из черно-белого кино. Какое предательство, если Саша всё делал искренне? Он в самом деле любил свою работу. Ему нравилось особое чувство – через секунду после того, как собеседник снял телефонную трубку и за секунду до того, как он, Александр Михайлович Овечкин, глава отдела СМИ, советник вице-мэра по безопасности назовет себя, может быть, добавив: «по поручению Александра Сергеевича». Его вполне устраивало ощущение, что он – неплохой парень, похуже одних, но получше других устроившийся в жизни.
Прежний начальник – Миша – был хороший, но, наверное, что-то напутал, потому и пропал. И Слава, который занял Мишино место, – хороший. И Дима, который привел Овечкина в Конюшню.
Хороших, но глупых людей Саша учил. Он учил Витьку Корня и его банду быть умнее и не палиться по-глупому, рассказывал им о цензорских засадах. Он учил журналистов писать статьи без слов «спасибо мэру», но так, чтобы водяные знаки всё равно проступали. Он учил дурачков-оппозитов иерархии в интернете. И он экзаменовал цензоров, как не быть лохами и лучше ловить добычу.
– Ладно, – сказал Арчи, – сваливай давай, пока я хороший. И передай наверх, что нужно генеральное сражение – с жертвами. Только так народ увидит звериный оскал либерализма. Понял? А мы твоим корешам пока зубы пересчитаем.
