– Спасибо тебе, добрый человек!
– Ты в другой раз хотя бы предупреди, если почувствуешь слабость, испарину, тошноту.
– Да не было ничего такого…
Выслушав подробное описание моих ощущений за несколько секунд до абсанса, Малик озабоченно нахмурился:
– Ты знаешь, не хочу тебя заранее пугать… но, судя по симптомам, это очень похоже на ауру перед эпилептическим приступом.
– Ты хочешь сказать, что у меня, вдобавок ко всему, «священная болезнь»? Как у Достоевского, Альфреда Нобеля и пророка Мухаммеда?
– Ты ещё забыл Николо Паганини, Петра Ильича Чайковского и сэра Элтона Джона.
– Как, и Паганини тоже?!
– И Паганини тоже. …Нет, он не в том смысле «тоже»! А вот Пророка в этом смысле попрошу не касаться – а не то поссоримся.
– Да Бог с ним, с Пророком! А со мной-то что? Я ведь от этого умереть мог?
– Мог, но не умер. А что с тобой случилось, может сказать только невролог – но ему для точного вывода нужно снять ЭЭГ твоего мозга прямо во время приступа. (Да-да, это когда на голову надевают шапочку из фольги с торчащими из неё проводами!) Но и это ещё не повод ставить диагноз, даже если бы ты бился в классическом припадке с конвульсиями, пеной у рта и прикушенным языком. Тут, как в любом эксперименте, важна повторяемость результата. Иными словами, один раз не считается. Так что план остаётся прежним – пройдёшь полное обследование. А я пока назначу тебе кое-какие противосудорожные препараты.
Должен признаться, в тот раз я рассказал врачу далеко не всё. Я не стал рассказывать Малику про то, что именно увидел своим внутренним взором перед тем, как потерял сознание. Да и к чему? Он всё равно не поверил бы моим словам, а просто запер бы меня в палате с мягкими стенами. (Если честно, именно тогда мне в голову в первый раз постучалось слово «шизофрения».) Понять меня мог только один человек – я имею в виду Полозова. Не зря же у нас с ним была одна folie à deux, один диагноз на двоих. Наверное, поэтому нас и тянуло друг к другу с самой первой встречи, словно обратные полюса магнита.
* * *
Когда больница уснула, я осторожно оделся в то, что нашёл под рукой, и постучал в дверь соседней палаты. Полозов открыл мне почти сразу; в тот вечер он выглядел ещё более усталым и измотанным, чем прежде.
– Не разбудил?
– Да какое там! Я уже третьи сутки не сплю – хожу, словно зомби, держусь на автопилоте из последних сил.
– Может, вам лекарство какое-нибудь принять?
Полозов устало махнул рукой в сторону прикроватной тумбочки, где уже не было свободного места из-за склянок с микстурами и блистеров с таблетками:
– Да я уже всё перепробовал из назначенного. Осталось только в ко́му лечь, так ведь и там, говорят, сны снятся… А тут ещё вы всю больницу переполошили. Это не в упрёк – я понимаю, сколько всего на вас свалилось в последний месяц. Тут любая мелочь может подкосить.
– Евгений Андреевич, это совсем не мелочь, поверьте! Простите за назойливость, но я хочу задать вам несколько неожиданный, но очень важный для меня вопрос.
– Слушаю вас.
– Что вы думаете о религии, о вере в потусторонние силы и – в самом широком смысле – о любом мистическом опыте?
– Уффф… – Полозов помассировал виски указательными пальцами. – Боюсь, я не готов сейчас ответить на ваш вопрос. Физически не готов. В голове шумит, мысли путаются – я и о менее сложных материях не могу рассуждать, так что извините.
– А вы всё-таки попробуйте, сделайте над собой усилие! – не отставал я. – Ну хорошо, давайте зайдём с другой стороны. Вы помните, каким подвигом прославил себя Святой Патрик?
