С первой же минуты он невзлюбил Марка. А после того, как буквально через неделю того назначили комсоргом роты, сместив Иванникова, он его просто возненавидел.
В полку, как и во всей Советской Армии, махрово цвела «дедовщина».
Не по уставу, а по сложившимся традициям все воины делились на категории.
«Салаги» – не солдаты – солдатики, только что призванные на службу. Ничего не знающие, не умеющие и потому совершенно бесправные, выполняющие любые требования «дедов» и сержантов.
Их приказы: «Три минуты – сапоги почистить и доложить; койку заправить и доложить; белый воротничок к гимнастёрке подшить и доложить…» – выполнялись беспрекословно. Полы в казарме и караулках в основном драили «салаги». Сплочённости – ноль.
«Черпаки» – солдаты, прослужившие полгода. Разливали еду по мискам. Не намного больше прав, чем у «салаг», но уже не прислуживали «дедам». Хотя уборку делали тоже.
«Полудеды» – солдаты и сержанты, прослужившие год. К уборке не привлекались. По учебным тревогам на посты среди ночи не бегали. Как и «деды», могли ходить в увольнения в город.
И наконец, «деды», прослужившие полтора года из двух.
Их положение было даже выше, чем у сержантов, замкомандиров взводов, если те прослужили меньше.
«Деды» – дружная команда, сплочённая общими испытаниями во времена, когда сами были «салагами» и «черпаками», а также полутора годами совместной службы, закалившими их физически.
Сплотила неписаная, но незыблемая традиция льгот и привилегий: в карауле, куда привозили еду в бачках, «деды» первыми наполняли свои миски, выбирая лучшие куски мяса. Они же делили сливочное масло и сахар: сначала в палец толщиной себе, остальное – сослуживцам. В результате такой делёжки «салагам» доставалось по несколько ложек жидкого супа, а масло на хлебе чуть блестело пятикопеечной монетой.
«Деды» стояли на постах по шесть часов, а «салаги» за них – по двенадцать. «Деды» в первую очередь ходили в увольнения в город: прогулки, танцы, мороженое, спиртное, девушки.
«Дедовщина» поддерживалась офицерами. «Деды» блюли порядок в казарме и в караулах лучше сержантов. Их больше боялись. Они могли избить и избивали молодых солдат за любые нарушения по службе, неизбежные в первое время по незнанию, непривычке или усталости.
И вот Марк, худющий книгочей, из родной атмосферы музыки и стихов, КВН, концертов и «голубых огоньков», обласканный аплодисментами и теплом друзей и совершенно не готовый к такому жуткому физическому и тем более моральному напряжению, попадает в атмосферу полукриминального «штрафбата» с его волчьими «законами»-традициями.
Взбунтоваться – налетит вся стая, и от здоровья останутся лишь воспоминания. А солдаты его призыва, ещё даже толком не узнавшие друг друга, на помощь не придут. Каждый сам за себя.
Став комсоргом, Марк сразу взялся за комсомольскую работу, которой Иванников никогда не занимался. Впервые стал проводить комсомольские собрания, готовить концерты, читать новости.
Он начал подготовку праздничного вечера в честь Дня Советской Армии вместе с техникумом за пределами части, что позволяло выходить в город, не дожидаясь разрешения идти в увольнение.
Должность комсорга роты дала ему некоторое преимущество. Отношение «дедов» было иным. Обидное «салага» в его адрес не прозвучало ни разу.
Зато сержант Иванников сделал все, чтоб «служба мёдом не казалась» – любимое выражение дедов и сержантов. Понимая, что тронуть комсорга, к которому благоволят «деды», он не смеет, Иванников принялся медленно «уничтожать» его по уставу.
