– Нет, стой! – мычит она. – Никого не нужно! Сейчас пройдет!
Мне ужасно неловко – она обнимает мои ноги, тычется лицом в ботинки… Сажусь на пол рядом с ней, касаюсь ее, хочу как-то успокоить. Короткий рукав робы задрался, у меня под ладонью ее плечо – холодное, покрытое острыми бугорками гусиной кожи.
– Не уходи… Сейчас… Просто никак… Никак не могу отключиться…
Бредит?..
Вдруг она разом обмякает, вытягивается на полу ничком, уткнув лицо в ладони, и так лежит минуту, другую. Потом встает на колени, но руки от лица не отнимает.
– Всё, – глухо говорит она из-под ладоней. – Всё. Умер…
– Кто умер? О чем вы?..
Она опускает руки, смотрит на меня.
– Странно получилось, – медленно говорит она, – устроила тут представление. Даже два: и сейчас, и тогда – с Зориным. Ведь это ты был здесь и все видел. Наверное, думаешь, я ненормальная? Нет. Просто у меня сегодня все плохо… А сейчас я боялась, что ты побежишь кого-нибудь звать.
– Но у вас был какой-то приступ, вам нужна помощь.
Вероника долго, внимательно смотрит на меня. Лицо у нее уже спокойное, но очень усталое – худое, с острым подбородком. Верхняя губа по-детски вздернутая, капризная, будто не ее.
– Ничего страшного, – говорит она, – у меня бывает. Просто сегодня сильнее, чем обычно. Но все уже прошло.
Она поднимает руки, будто хочет поправить растрепавшиеся волосы. Пальцы у нее тонкие, бледные, руки дрожат. Так и не притронувшись к волосам, она опускает руки.
– Совсем не помню, как бежала сюда, – говорит она. – И почему опять – в церковь?.. Должно быть, думала, что тут никого нет… А ты что, ходишь сюда к священнику? Служишь с ним в церкви?
– Да нет. Я переводчик. Он дает мне старинные рукописи, я перевожу.
– А… – рассеянно говорит Вероника. – Ясно…
Долго сидим молча. Потом Вероника лезет в карман и достает три кусочка сахара. Два кладет в рот, а над третьим задумывается.
– Хочешь? – спрашивает она. Сахар лежит у нее на ладони. – Возьми. Глюкоза…
Я механически беру сахар и отправляю в рот. Приторный кубик сразу размокает, рассыпается. Вообще-то не люблю сладкое, даже кофе пью без сахара…
– Ладно, – говорит Вероника со слабой улыбкой. – Хорошего понемножку. Надо идти…
Она хочет встать, но, чуть приподнявшись, садится на пол.
– Ноги еще не очень… Поможешь?
Я вскакиваю, топчусь перед ней, хочу схватить за плечи.
– Ох, да не так, – с досадой говорит она. – Обними и поставь, как куклу.
Я обнимаю ее под мышками, обхватываю худую спину, а она держит меня за шею, и мы встаем. Я совсем не силач, но Вероника удивительно легкая…
– Вот так, – говорит она. – Теперь правильно. Надо бы тебе на курсы санитаров…
Еще несколько секунд мы стоим приобнявшись, как танцевальная пара в ожидании музыки. Потом Вероника отпускает мою шею, поворачивается и идет к выходу, осторожно ступая и держась за стену. Уже подойдя к дверям, она оглядывается:
– Ну… До новых встреч, что ли?..
Отец Глеб читает мой текст, бросает на меня короткие взгляды. Не могу понять – нравится ему или нет.
– Да, – говорит он наконец. – По-моему, замечательно. Я сейчас даже не вижу, что здесь можно улучшить. Ваше умение ухватить самую суть – редкий дар… И еще я изумлен вашим почерком. В те времена, когда книги переписывали от руки, вы бы процветали.
Я знаю свою способность быстро краснеть и стесняюсь ее. Вот и сейчас чувствую, как лицо заливает горячей краской. Снимаю очки, начинаю протирать их фланелькой, извлеченной из кармана.
