– Всо понял, товарищ майор.
– Да, что ты ей – -Богу заладил, как уставной попугай: «товарищ майор», «товарищ майор»?
…они подошли ко 2-ой батарее.
– Смир-р-но!
– Вольно, – отдали честь, вскочившим на ноги артиллеристам.
– Вот такое дело, джигит, – подвёл черту Арсений.
– Всо сдэлаю, в луч-чшем виде, как ты сказал, брат! Пуст фашист скрежещет зубами…Пуст хоть до корней их сотрёт! Клянус землёй, которая дэржит нас, насмэрть стоят будэм.
– Вот это в точку. Будь! И чтоб все пули мимо!
Воронов энергично прошёл к своему «американцу», за рулём которого дожидался Горохов. Ловко махнул на седушку рядом, и что-то крикнул водителю на ухо.
Ребристые шины взметнули фонтаны песка. Машина вертляво пошла юзом, показав дырявленный автоматной очередью правый бок; выровнялась и быстро поскакала зелёной лягухой по выбоинам и буграм целины, объезжая воронки.
* * *
С отъездом комбата 1-го батальона истаял в небе и тяжёлый гул крылатой армады. Песчаная буря утихла. Ветер спал, перешёл в тихий стон за Волгой; пыль и песок перестали слепить глаза, кусать руки, лицо. Но потрясение от всего увиденного-пережитого было слишком велико и все подавленно молчали, чистились от песка, чувствуя себя уязвимыми, словно воины без кольчуг и доспехов. В этом странном затишье, чувствовал какое-то одиночество, заброшенность, тревогу и он сам. И, как оказалось, не напрасно.
Не прошло и пяти минут, как с батареи капитана Баймакова крикнули:
– Эй, глянь-те-е! Никак, верховой к нам летит от реки!
Артиллеристы привстали, прищурились, приложили ко лбам грязные краюхи ладоней.
– Шибко! Ты гля, братцы, как пылит!
– Так недолго и коня запалить, намётом жарит.
– Что б такое? Чёрная весть…Похоже, от комбата Соболева! – обеспокоился командир батареи и, повысив голос, крикнул Танкаеву, – Товарищ майо-ор!
Но Танкаев, расставив широко ноги, уже смотрел в бинокль, не обращая внимания на восклицания.
…сквозь золотистую пыль просвечивала фигура верхового. Минут через пять стало видно отчётливей.
Магомед Танкаевич нахмурился, опустил на грудь бинокль, некое смятение коснулось его обветренного лица и застыло на развилке приподнятых бровей.
…теперь уже ясно был виден верховой. Он шёл броским намётом, левой рукой придерживая планшет на узком ремне, в право – натянутый повод.
Он промчался так близко от батарейцев, что слышен был гулкий хрип коня, вдыхавшего в грудину раскалённый воздух, крикнул, оскалив серо-каменный рот:
– Адъютант полковника Соболева, Муравьёв! Немец, мать его чёрт! Танки, товарищ майор. Много танков!
– Сколько? – Танкаев резко посмотрел в сторону седых холмов от которых исходила угроза, потом снова на порученца.
– Не могу знать. У меня приказ начштаба полка оповестить всех командиров батальонов о наступлении фрицев.
– Что Соболев Юрий Александрович? Удэржыт левый фланг?
– Костями ляжем, но спины не покажем, товарищ майор! Да, и ещё…радисты вышли на связь с комдивом Березиным.
– Ну же!
– Генерал просил простоять только два часа…Дивизия ведёт тяжёлые бои на окраине Сталинграда… – держа ладонь у козырька спешно докладывал адъютант. – Будет сполох, товарищ комбат! Только держись! Честь имею.
Сверкнув возбуждённо-радостными глазами, порученец сорвал гвардейца-коня с места. На след, оставленный в горчичной пыли подковой коня, сорвалась из пасти белая пена.
Горец Танкаев проводил горячими глазами конного. В памяти осталось: тяжкий храп полу загнанного жеребца и, когда глянул вслед ему, – мокрый, отливающий стальным блеском круп.
