Стальной альков - страница 26

Семь преследующих бронемашин пытаются обогнать меня на каждом повороте. Друзьям неведома тайна моего превосходства. Каждый из них умело справляется со своей возлюбленной, однако никто из них не достиг той степени совершенного слияния, связывающего теперь меня с 74-кой. Все механические расчёты отменяются неудержимым порывом, передаваемым мною усилием воли её сердцу-мотору. Мчаться, мчаться, мчаться, сообщая ускорение сотне других акселераторов, неизвестных и таинственных, рождающихся под моими ногами и под моими пальцами, в руле и в моей голове. Я больше не ощущаю завистливого давления остальных семи машин позади себя. Они отстали. Вот и обильная растительность Камольи[62], посреди которой, в конце улицы над морем висит луна, прекрасная полнокровная и ароматная луна, в которую мы вонзаемся. Стоп. Я выиграл гонку.

Теперь мы всем подразделением можем постепенно замедлить ход, погрузившись в великую магию ночных запахов, между прозрачных воздушных лунных рук, колышущих бриз и умоляющих сады окунуться в море. Когда мы вступаем в сад Дома наслаждений, то высокая луна, вооружённая всем своим очарованием, уже завладела фантастическим заливом.

С высоты своей жемчужной палубы луна опускает в размягчённую воду длинную лестницу. Она тотчас же спустила в море свои белые шлюпки, сотворённые из сказочной мякоти кокосовых орехов. Лунные экипажи сходят на землю, поднимая в такт волнам длинные серебряные вёсла, потому что с них стекают влюблённые жемчужины и случайные взгляды блондинок, которые во сне всё продолжают смотреть своими жемчужными зубами. Клик клок готт готт плик плок под форштевнем. Томная дремота водной ткани текучих извивающихся тел, тающих под лаской скользящих лопастей.

У гребцов обнажённые тела, изваянные из живого серебра, однако точёные, без излишеств, пропитанные интенсивным светом, который не слепит, а напротив, обольщает взгляды. Их лица как серебряные миндалины, скользящие над изумрудами смотрящих глаз и скрывающиеся под зелёными водорослями.

Налегая вытянутыми руками на погружённые в воду лопасти, гребцы запрокидывают белые лица, на которые падают струи имматериального молока. Они пьют длинными глотками, затем быстро все вместе облизывают губы пылающими рубиновыми языками, огненными змейками на серебряном лице.

Безграничная нежность надавливает на лесистую гору, которая постепенно спускается до последних конусов, окружённых растительностью Портофино[63], ангельской ванны. «Идите сюда, сюда, горы, скалы, террасы и сады; в мягкой воде вы отдадитесь!»

В полном экстазе лунные экипажи затягивают низкими голосами песню, полную тихой меланхолии, которая поднимается, поднимается, поднимается, расширяясь, медленно останавливается, вновь падает, изнурённая. Но вот, внезапным скачком она вновь взлетает вверх, на это облако из тёплого ослепительного снега. Голос дрожит на белом длинном «до» с такой нежностью, что захватывает во сне сады, покоящиеся на море, и душит за горло деревья, пробудившиеся в мучительном желании заплакать. На длинных лунных шлюпках теперь подняты все вёсла, с лопастей стекают жемчужины в ожидании, что торжественное пение снова окончательно спустится со слишком холодных облаков в телесное лоно залива.

Дом наслаждений развратно простирает террасы и ступени, страстно изогнутые балюстрады, колючие алоэ, самоубийственные розы, обвивающие перила, и рамы, украшенные звёздами и отделанные морскими водорослями.