Прошлогодняя Покровица стала самым мерзким событием в жизни принцев. Их представили ко двору. Им пять лет, они впервые вышли из женского крыла, где до возраста воспитываются все дети. Поверх удобной сорочки на них надели множество непривычных одежд. Даже лучший портной Эскалота не справился с лекалами, и Ги постоянно возмущался, что ему то рукав тянет, то шов давит на шею. И повсюду ужасно колется: белошвейки расшили одежды жемчугом и бирюзой. Йомма не возмущался, но выразил протест иначе – попросту споткнулся о полы мантии, и оба рухнули на гранитные плиты. Ги больно ударился головой, и впервые Йомма почувствовал их общую боль, хотя только на лбу Ги появился маленький шрам, похожий на звездочку. Он ревел на весь зал, придворные вокруг галдели. Йомма, пятилетний мальчик, понял, что совершил непоправимую ошибку. Вовсе не потому, что Ги теперь обвинял его и дулся, а потому что их матушка королева снова плакала. И вот, спустя год, Йомма узнал от лекаря, что своим поступком разочаровал короля.
– Его Величество расстроен тем, как вы себя показали. Пятилетние дети должны ходить и сидеть ровно, не падая, – объяснял лекарь, разминая левую ногу принцев. – Вам следует делать все гимнастические упражнения, которые я прописал, милорд. Вам обоим.
Он поучительно посмотрел сначала на Йомму, а после – на Ги. Лекарь поджал губы и слегка вжал голову в плечи, отчего его второй подбородок показался еще толще. Он делал так же, когда убеждал королеву, что пудра из крыльев мотыля, мазь из волчьего жира и тазобедренная кость козы, положенная под подушку, ничем не помогут принцам. Йомма тогда смекнул, что никто им, кроме него, Йоммы, не поможет. А Ги все еще злился на брата за роковое падение, делая все назло, даже во время трапезы.
– Фу, опять картофель и яйца! – возмутился Ги и демонстративно отвернулся от тарелки.
И пока никто из свиты не принялся их отчитывать и уговаривать, а после жаловаться королю на плохой аппетит его сыновей, Йомма сказал: «Я все съем».
У них так было с едой: Ги съедал все сладости и выпечку, а Йомма был вынужден поглощать все самое невкусное – то, что оба они не любили, но что обязательно должно было попасть в их общий желудок. После обеда их привели к матери. Гюста к тому моменту раздалась и еле передвигалась, даже за принцами еле поспевала. Подходил срок ее вторых родов. На памяти близнецов она была беременна уже третий раз, но впервые плод дожил до семи месяцев. В ту пору дворцовые сплетни то возвышали Гюсту, которая все же принесет здорового наследника, то низводили ее. По словам повитухи, вновь ожидались близнецы.
– Братики будут, как мы? – спросил Йомма у матери, отчего та погрустнела.
– Никто не знает, каким будет ребенок, пока он не родится.
– Не хочу, чтобы они рождались, – хмурясь, заявил Ги.
Гюста отложила игрушку. Она теребила в руках деревянную расписную возницу.
– Что ты такое говоришь? Чем нас больше, тем мы сильнее. – Она старалась говорить мягче и спрятать страх в голосе за напевными нотами, какие тянут матери, успокаивая малышей.
– Если они будут простыми, ты будешь любить их больше. – Ги еще больше злился и бил кубом – кирпичиком башни – по голове конька. Краска на его ушах, лбу и гриве трескалась и отлетала в сторону вместе со щепками. Он не называл их с Йоммой состояние болезнью: львиную долю телесных страданий забирал себе младший брат, и оттого Ги видел в их положении больше сложностей, чем боли. Потому всех здоровых людей он называл простыми.
