Зеленые стены, просящие ремонта. Плакаты о пользе и вреде, написанные от руки и разукрашенные вырезками из журналов. У лифта стоят каталка и старенькое инвалидное кресло. Всё так привычно, что даже страшно думать, каково сейчас ему стоять там... Или ему плевать? Подумаешь, столько времени в больнице. Подумаешь, это всё поломало его карьеру... шикарную карьеру.
Кроме нас с той женщиной здесь никого. Наверное, пока никого, если вспомнить, какая сегодня ночь.
Стас все говорит и говорит, похоже, реально волнуясь. А так и не скажешь, что он переживал за того паренька. И по отголоску врачей понимаю, что еще ничего не понятно.
Бабушка садится у входа. Просто замирает, смотря себе под ноги. Её тело почему-то дрожит… Меня пугают больницы, особенно это место. Но в общем-то, я не пуп Земли и даже не центр Вселенной, чтобы высказывать недовольство. Потому слишком быстро "начинаю скучать" и иду в сторону кулера. Булочка меня, к счастью, не замечает.
Беру пластмассовый стакан, наливаю холодной и чуть разбавляю горячей. Думаю, уместно ли, но все-таки прохожу в конец коридора. Сажусь рядом и протягиваю воду, чтобы она заметила.
Женщина смещает взгляд с невидимого мне, замечает мою руку, всхлипнув.
— Не стоило.
Потому я чуть подвигаю к ней и снова безмолвно прошу взять. Та вздыхает, принимая пластик обеими ладонями.
— Спасибо, м... - её губы проняло дрожью, закрыла ладошкой в россыпи морщинок, шмыгнув носом, - милая.
Я лишь пожимаю плечами, не желая начинать диалог. Бабушка отпивает немного, а потом опять замирает.
Отсюда хорошо видно, как мед.сестра ведет за руку едва идущего Данила. Стас замечает чуть позже, тут же рванув к нему и разрывая эхом тишину коридора:
— Ты как? Живой? Оформляют? Тебе привезти что-нибудь?
Медсестра монотонно гласит:
— Все передачки завтра с восьми утра! И нечего так орать!
Тот не спорит, едва заметно кивнув. И это состояние… хочется сфотографировать. Но стот ли?
— Поправляйся.
Данила и правда оформляют, дают здешнюю пижаму и проводят к лифту, усаживая парня на то самое инвалидное кресло, которое я еще недавно рассматривала.
Рядом начинают шептать:
— Я же ей говорила… Говорила, а она… как теперь вернуть... никак не вернёшь... умерла же...
Даже вздрагиваю, забывшись. Не думаю, что хочу знать подробности, сказав, что все будет в порядке. Да, не будет. Да, я знаю. Но встаю, направляясь за уже мимо прошедшей булкой.
— Стас! - догоняю его на улице.
Мои ресницы тут же сковывает мороз, и хотелось бы, чтобы слёзы никто не заметил. Он и не заметит. А я не умею глушить чужое горе. Вот, даже его тогда не смогла, хотя таскалась за ним почти всю свою ту глупую жизнь.
Булочка оборачивается, будто только обо мне вспомнив. На мгновение закрывает глаза и спрашивает, вкусив прелесть больничных переживаний:
— Что?
Пожимаю плечами, нелепо шмыгнув.
— Ничего.
Стас едва заметно кивает, вдруг уточняя:
— Так ты решила, как мне тебя наказать?
Делаю пару шагов к нему, задирая голову. Снег наконец прекратил валить, так что даже немного обидно - на его волосах смешно смотрелись снежинки.
— Меня? Что я сделала-то!?
Выдыхает и берет мою руку, начиная тянуть к машине, будто я сама за ним ни за что не пошла бы.
— Сколько раз говорил не лезть в "Last Hope"?
Тяну с ответом, рассматривая спину:
— Ммм, может, тысячу?
Тут же продолжает допрос, даже шаг не замедлив:
— Сколько раз ты пыталась это сделать?
