– Jeg er sulten[29], мама!
– Не таскай со стола, Лейда. Подожди, когда мы все сядем за стол. Ты же не умираешь от голода.
– Мае, пусть она ест… Ей надо расти большой и сильной, да, мой крольчонок?
Я киваю и хватаю еще один кусок колбасы. Я маловата для своих почти восьми лет. Вдвое меньше, чем мне положено быть, так говорит папа, когда думает, что я сплю. Он сравнивает меня с другими детьми, которых видит в городе: у этих детишек румяные щеки и круглые животы, они ходят в школу, учат азбуку и играют с другими девчонками и мальчишками.
– Они все прямо пышут здоровьем, Маева, – говорит он. – Так быстро растут.
Он не добавляет: в отличие от нашей Лейды. Но я все равно это слышу. Я знаю, что он говорит не со зла. Он просто пытается убедить маму, что меня надо показать доктору. Может быть, даже отдать меня в школу. Но у него ничего не выходит. Она вечно отмахивается от него, как от назойливой мухи.
– Лейда нормально растет, Питер, – говорит она.
Я не знаю, правда это или нет. Я ношу ту же самую одежду уже три года. Три года – это, наверное очень много – а если в секундах, так и вовсе не сосчитать, – когда ты не растешь.
– Сядь нормально, – говорит мне мама. – Убери ноги со стула.
Обиженно надув губы, я поправляю ночную рубашку. Игра испорчена. Мама тянется, чтобы взять кружку, и вдруг замирает. Я смотрю на нее и пытаюсь понять, чем еще я провинилась, но мама не злится. Она потрясенно глядит на мой стул. Я опускаю глаза и сама цепенею.
У меня на руках и ногах – вся вчерашняя ночь. Боже, как я могла забыть?! Я пытаюсь прикрыть стопы руками, но так грязь видна еще больше. Мама Мария и сын Иисус. Чертов мерзавец. Мама по-прежнему смотрит на мои ноги. Я гляжу в свою тарелку и, затаив дыхание, жду, что сейчас мама будет ругаться.
Папа ничего не замечает. Он насвистывает, стоя у очага, а мама сердито глядит на меня.
– Ну что, мой маленький kanin готов ехать в город?
Я что-то мямлю в ответ и сжимаюсь в комок.
– Мне кажется, Лейде лучше остаться дома, Питер… Она какая-то бледная.
– Да? Дай-ка мне посмотреть. Лей-ли… ты не заболела?
– Я…
– Вроде бы с ней все в порядке, Мае. И свежий воздух пойдет ей на пользу, да, Лей-ли?
– Да, папа.
– Нет, Питер… У нее круги под глазами. Ты что, всю ночь не спала?
Мне хочется крикнуть: Ты тоже всю ночь не спала! Но я молчу. Просто качаю головой: нет. Папа бросает готовить и подходит ко мне. Садится за стол, сажает меня к себе на колени.
– Дурные сны? Ох, Лей-ли, надо было меня разбудить. Ты же знаешь, что папа прогонит любое чудовище. Дай-ка я на тебя посмотрю. Ты и вправду чуток бледновата. Может быть, мама права и тебе надо остаться дома.
– Нет, папа, vær så snill… Я хочу поехать с тобой!
– В церковь можно пойти и на следующей неделе, – говорит мама. – Боги… Бог подождет. К тому же у нас много дел. Пора собирать урожай…
– Вроде бы ты говорила, Мае, что она нездорова. Она останется дома не для того, чтобы ты нагружала ее работой, – очень тихо произносит папа.
Мама поджимает губы.
Папа тоже поджимает губы. Снимает меня с колен. Я сажусь на пол и обнимаю ножку деревянного стула. Я не хочу, чтобы мне было велено выйти наружу; не хочу, чтобы они тут секретничали без меня. Я не знаю, как объяснить все, что было вчерашней ночью: что мама делала там, в лесу, и почему я отовсюду исчезла, а потом проснулась в дровяном коробе. Мне очень хочется поехать в церковь, просто чтобы не оставаться наедине с мамой – и не отвечать на ее вопросы – и чтобы не думать о произошедшем на крыльце.
