И тут нашла: его брат.
Я читала об этом, когда жила в Пекине. Первое время после отъезда ни о чем не могла думать, кроме Андрея. Ждала, он даст о себе знать, каждый день рылась в новостях, по крупицам отыскивая все, что хотя бы косвенно могло иметь к нему отношение…
Через четыре с половиной месяца после моего отъезда я нашла кое-что, что отдаленно касалось Андрея. Вместе с охраной был убит старик, на которого он работал. Это сделали люди из конкурирующей группировки, к которой когда-то и имел отношение брат Глодова, погибший несколько лет назад.
И что бы это значило?
На стол поставили тарелку с сырниками. Я принесла дочку из детской комнаты и вручила ей вилку.
– Не играй с едой, – пробормотала я, когда Аня начала восторженно размазывать джем.
– Да! – звонко ответила та, не прекращая безобразничать.
Ладно, лишь бы тихо сидела.
Я продолжила рассматривать снимок, пытаясь найти незамеченные ранее детали. Не то чтобы что-то подозревала, скорее это привычка, глаз художника.
Геннадий Александрович улыбается, на руке дорогущие часы. Интересно, почему это фото было у него в кабинете? На стеллажах стояли только снимки с важных встреч, триумфальных моментов. Просто так такое на полку не ставят.
Значит, это не просто встреча друзей. На фото запечатлена важная веха их жизни.
Я изучила фото с удвоенным вниманием, и заметила кое-что, чего раньше не видела.
Фото обрезано.
Аккуратно, с двух сторон.
С той стороны, где стоял Геннадий Александрович, не хватало человека. В кадр попал край рукава, почти незаметный на фоне пиджака гендиректора. Костюмы были практически одного цвета. С другой стороны снимок, видимо, обрезали для симметрии.
– Интересно… Кто это?
Снимок был точь-в-точь, как в кабинете. Кого же отрезали с этого праздника жизни?
Аня окончательно расковыряла сырник, съела половину, второй пришлось доедать мне. Несмотря на усталость и капризы дочки, уходить не хотелось. Среди людей я чувствовала себя в безопасности.
Дочка перемазалась джемом, и я наклонилась, вытирая мордашку салфеткой, а когда подняла глаза, чуть не рухнула под стол. За окном кафе бдительно оглядывался мужчина в черном костюме.
Они не отстали.
Удостоверившись, что того, кто им нужен, нет в гостинице, начали обшаривать прилегающие улицы. Подхватив возразившую ревом дочку под мышку, я вместе с сумкой метнулась в туалет, пока они не догадались обшарить кафе.
В кабинке я поставила Аню на влажный кафель, а сама села на унитаз.
В Пекине сейчас ночь, мне жаль его будить, но больше не у кого спросить совета!
– Меня преследуют, – прошептала я, когда в трубке раздался заспанный голос Каца. В груди возник холодный спазм, словно ужас происходящего стал осязаем после того, как я произнесла это вслух. – Я убежала из гостиницы, сижу в кафе, эти люди обходят улицы.
– Не выходите, – сразу же сказал он. – Вызовите полицию и скажите, что вас преследуют.
– Я боюсь…
– Вам нечего бояться! – отрезал Эмиль. – Вы ничего противозаконного не сделали!
На заднем плане раздался шум: разбуженная Дина спрашивала, что случилось. Эмиль отстранил трубку, я услышала приглушенное: «Это Лена».
– …пусть обратится в агентство.
Я слушала, как они препираются. Беспокоить Каца всегда было неловко, мне казалось, он нас с Аней недолюбливает, хотя никак не давал об этом понять. Но то ли я подспудно улавливала это шкурой, то ли такое впечатление создавалось из-за его холодности. Дина – другое дело. Я чувствовала, что она на моей стороне. И когда она вмешалась в разговор, сразу стало легче.
