Ее команду, как и ее саму, нанимали именно для этого.
И такая работа требовала времени, ювелирной работы, кучи потраченных нервов…
Она два года готовила этот банк к продаже, два года! И уже не верила, если откровенно, что затея окупится полностью. Но англичане слово держат, договор прислали не с посыльным, а с будущим гендиректором, что наводило на определенные мысли и давало гарантии, что сделка состоится.
А она получит свои комиссионные,– не то, чтобы у нее не хватало денег для своих людей и себе на жизнь, но с ее главбухом они пахали столько, не ради «спасибо». О своих людях она беспокоилась и предпочитала, чтобы они могли позволить себе ту жизнь, которую хотят и заслуживают.
О себе она уже давно перестала беспокоиться, единственной ее заботой был сын.
Ее зазноба, кровиночка и лучик света.
Отвезла сегодня его в школу, а у самой на душе камень лежал и все душил, не давал спокойно вздохнуть.
Иногда ей казалось, что она плохая мать. Мало времени ему уделяет, мало с ним говорит.
Но такие мысли сразу приходилось гнать от себя прочь, иначе за ними потянутся другие, еще темнее, еще мрачнее. У нее не было права сомневаться в себе, потому что, если дать хоть чуточку слабины, ее сожрут если не конкуренты, то собственные мысли и тараканы.
Так уж сложилась ее жизнь: либо она ее, либо ее кто-то.
Гнать от себя нужно все, гнать. В прошлом копаться -только душу себе рвать, его не изменить, не исправить. И она всегда будет помнить, что есть двадцать три минуты ее жизни, которые ничем не заполнить, не вырвать из памяти, из нутра. Они всегда с ней, в ее мыслях, в ее сердце. Всегда!
Но, сейчас впереди новый день, новые заботы, и, возможно, новая встреча.
Ничто так не страшит, как ожидание чего-либо, и не важно наказание или, наоборот, поощрение, встреча или расставание. Ждать хуже всего.
Она держалась из последних сил, ожидая. Накручивала себя до предела, внутри пружина, гляди, лопнет от того, как сильно Марина ее в себе закрутила. Но, пока держалась, ждала.
Каждый день этих двух месяцев ждала, готовилась, но боялась, что недостаточно. Порой, ей выть хотелось от безысходности, от чертового напряженного ожидания, какого-то душевного запустения.
Илья стал кидать на нее более внимательные обеспокоенные взгляды, хмурился задумчиво. То ли сам ожидая, то ли ему просто она такой не нравилась. Но, пока молчал, не говорил…
Тихо отворилась дверь кабинета и по шагам она определила, что зашел Андрей, ее зам. Подошел, еле слышно ступая, стал за спиной, тоже смотря вниз, на людей:
– Я уже говорил, но повторюсь, в такие моменты мне становится страшно.
Она видела в отражении стекла его внимательный взгляд, чуть обеспокоенный, но не такой, на который следовало бы реагировать.
– Бумов ответил?
– Хочет с тобой встретиться, – недовольно проговорил и отвернулся от окна, отошел и приземлился на стул для посетителей.
Она повернулась вслед за ним, выбросила пустой стаканчик от кофе, и подняла внимательный взгляд на своего партнера и друга.
– Что тебе не нравится?
– Он этот завод в приватизацию взял, когда Завищенко упекли в места не столь отдалённые, и мне кажется, упекли не без его помощи.
– Тебе кажется или ты уверен?
Это было принципиально, и Андрей это прекрасно знал. С самого начала, когда они только начали формировать свое дело, оба, не сговариваясь, решили, что никакого откровенного криминального контингента у них в клиентах числиться не будет. Но, кто из тех, что начинали свое дело в девяностых и в начале двухтысячных, были абсолютно чисты? Правильно, никто. Поэтому, они проверяли каждого клиента, потенциального и уже
