Старик, восхищаясь тем, как быстро оледенелому инею удавалось овладевать крышей за крышей, деревом за деревом, травинкой за травинкой, ожил. И, распрямив плечи, поспешил к изгороди, предвкушая удовольствие видеть реку, начавшую облачаться в нарядное ледяное платье.
За хрустом опавших ещё в начале осени берёзовых листьев, рассыпающихся на мелкие кусочки под мягкой подошвой его валенок, слышалось многоголосье у реки, сопровождаемое всплесками воды и взмахами крыльев. Не успев подойти к изгороди и ухватиться рукой за балку, Пётр Петрович упал на спину, увидев в небе прямо перед глазами стаю диких уток, поспешно улетающих на юг.
– Прощайте, – сказал он, улыбнувшись. И в тот же миг оцепенел, различив на сером неспокойном небе очертание нависших чёрных туч.
Стал падать мелкий, колючий, а после крупный и плотный снег. И падал так до самой Калиты. Не переставая, застилая деревню непреодолимыми сугробами.
Гонимый разыгравшимся снегопадом старик, держась рукой за правый бок, точно в последний раз обернувшись на изгородь, бросил тоскливый взгляд и, опустив голову, поспешил под крышу дома. Утром следующего дня он, не сумев подняться с постели, непроизвольно вскрикнул, ощутив слабость в мышцах и колотьё в боку.
– Так легче, – прошептал Пётр Петрович дрожащими губами, вернувшись в горизонтальное положение. – Так ещё ничего. Терпимо.
Боль отступила, позволив ему выдохнуть и успеть подумать об избавлении. Но тут же с новой силой возвратилась.
– У-у-у! – простонал старик, сжав с силой веки и сморщив лицо. – Уж если начала мучить, так не отпустит. Теперь все соки выжмет.
– Петь, ты заболел, что ли? – из полумрака, сползающего по глухой стене, рассеянного утренними сумерками, раздался голос Лидии Ивановны.
– Похоже на то, – протянул он, кашляя.
– А что, меня не разбудил?
– Думал, ничего, отойду.
– Как же отойдёшь-то. Сам собой! Тебя лечить нужно.
Он слышал, как быстро жена поднялась с постели и оделась. Видел, как зажгла лампу, растопила печь и вскипятила воду. Как заварила липу. И тихонько подошла к нему.
– Пей, – она вложила горячую чашку в руки мужа и, сняв с гвоздя тулуп, накрыла им ноги. – Тебе пропотеть нужно.
Последовали долгие томительные дни, сменяемые ещё более растянутыми во времени бессонными ночами, которые старик проводил в промокшей от пота постели, укрытый одеялом и тулупом. Он с каждым часом чувствовал себя всё более и более неспособным к жизни. Точно должным скорее опорожнить занимаемое в доме, деревне и мире место. Так сильно болело внутри, и таким призрачным виделось ближайшее будущее.
Вскоре кризис миновал. Температура начала спадать. Пётр Петрович, как и всякий вставший на путь выздоровления больной, стал с жадностью голодного интересоваться жизнью. Он по-хозяйски оглядел избу, выискивая в ней недостатки, должные быть устраненными в его новом, пережившем страшную болезнь воплощении. Он, как и прежде, полюбил образ жены – спасительницы. И даже с наслаждением, которого не замечал за собой раньше, стал слушать россказни соседки Марфы, зашедшей в гости на чашку чая.
– Марфа, а правду говорят, что Микола Гвоздев из города телевизор привёз? – спросила Лидия Ивановна соседку, когда та, втягивая губами воздух, прихлёбывала малиновый чай из блюдца.
– Ой, Лида, правда. Как есть правда. Сама видела. Вот такой, – она поставила на стол блюдце и развела в стороны руки. – квадратный, чёрненький, а с боков рыженький.
