А потом отец вдруг как зарычит да как долбанет – крепким кулаком по деревянному столу! Бум! Бууууууум!
Андрей аж подскочил на койке, та противно спружинила. Сообразил – сон. На остальное соображения уже не доставало.
– А?! Черт! Apage, bestia!
***
…Вонючий мышиный помет по углам. Огонек. Шуршание в подполе, но не мышь. Тянет снизу гнилью. Холодно. Грязные лапы, пыльные. Голодная. Веревка жжется и колется. Человек. Всё из-за человека. За стеной шумят деревья. Кричит филин. Охота зовет.
Серые тени бегут по полу как мыши. Серые-серые и еще серые-желтые. И трещит огонек. Снаружи идет снег. Опять. Он холодный и липнет к лапам. Человек Еж лапы связал. Веревка колется. Разгрызть. Человек смотрит и что-то говорит, чего я не понимаю. Ненавижу. Рычу. Он вкусный. Но далеко. И опасный. Боюсь. Снова рычу.
Веревка на вкус горячая. На запах – мертвая уже давно. Болят губы. Человек злится, хоть и не рычит, но скалится и пинает под ребра. Показываю ему, что подчиняюсь, что он главный. Он еще отвернется. Самец…
Дверь. Её открыть, пока лапы удобные, а потом уже в нормальном виде убежать. И больше сюда не возвращаться.
Снова рычу. Еж сидит и на меня таращится. Он по-прежнему пахнет больным и прелым теплом, и он устал. Нужно только терпеливо ждать, тогда самец уйдет спать. Снаружи уже почти светло, время ночной охоты на исходе. Смотрю на него, жду. Потом притворяюсь, что хочу спать. При враге опасно, но закрываю глаза. "Сплю".
Человек расслабляется, начинает дышать ровнее и глубже, потом скрипит кровать. Для верности жду. Торопливо грызу веревку. Слишком долго. Рву ее и терзаю. Она глубоко врезается в кожу, больно. Внезапно шипит и распускается на кольца. Падает. Бегу к двери, пока человек не проснулся. Я хочу есть! Я хочу на свободу!
И тут проклятые лапы сводит судорогой. Она роняют меня на пол, мне целый миг больно, как если бы шкуру сдирали. А потом лапы снова нормальные, только потолок стал выше и до засова едва дотянешься. Порвала б в клочья! Кого, не знаю. Но скорей, скорей! И бьюсь о дверь, может, поддастся. На улице уже светло, прохрустел снегом сохатый. Скорее!
Еж проснулся. Закричал. Зарычала. Хотела припугнуть. Зарычала в ответ. Оскалилась. Но…
Apage, bestia!
И снова судорога.
Колотит.
Содрали шкуру! Опять голая, беспомощная, с глупыми неудобными… Как же…
Apage, bestia!
Сводит лапы! Сводит, как если бы…
Apage, bestia!
Рычу! Кричу! Содрали! Ненавижу! Как же бо…
Apage, bestia!
А-ах…
Apage, bestia!
Ненавистный са…
Apage, bestia!
А-ах.
Уже не кричу и не рычу. Только лежу и скулю. Я больше не могу. Смотрю на ненавистного человека. Жду, когда уже убьет. А он не торопится. Я прячу неудобную морду в неправильные лапы. Шаги. Вздрагиваю, когда он наклоняется и теребит шкуру. Что-то рыкает, я не выдерживаю. Вцепляюсь ему в руку до крови, до вкусного горячего на языке, очень хочу есть… опять до судороги…
Apage, bestia!
Вою. Задыхаюсь. Захлебываюсь воздухом и слезами. Как же больно. Аж темнеет вокруг, холодно, мамочка, холодно… И есть хочется до смерти… Он шипит, несильно бьет меня по морде, крепко перетягивает мне лапы за спиной проклятой веревкой и тащит на койку. Опять не убивает. Я жду… Мне страшно.
***
Успел в последний момент. Трансформации у нее просто молниеносные. На полушаге – рраз! – и она уже кошка. А у Андрея со сна простая формула никак не ложилась на язык, сосредоточиться и собрать силы не удавалось. Через мгновение она снова вдруг женщина, стонет от боли, с тем же стоном – черная кошка. И формула, и женщина, и кошка, и формула – замкнутый круг. Начал выдыхаться уже на третьем выверте. А она воет – и обратно. Плачет, бьется в судорогах, снова подвывает – и обратно! И всё вместе больше напоминало пытку, но сделать Андрей всё равно ничего не мог, он начинал понимать инквизиторов, которые сутки напролет боролись с "гримасами дьявола" на лицах своих "клиентов". Руки тряслись. Ощущал себя палачом, впервые вышедшим на эшафот убивать.
