– Вешайтесь, духи, – Фрол грозно отложил ложку на край сковородки. – Вас мама не учила картошку жарить? Ты сам попробуй, Студент.
Стас попробовал, пожал плечами: ну, сыроватая чутка, да и хрен с ней, всё равно вкусная. Фролу лишь бы построжиться, хлебом его не корми, а хоть бы и жареной картошкой с тушёнкой.
– Да ладно, горячая зато.
– Не, сырая, – согласился с младшим сержантом Фроловым дедушка Пистон. – Пять минут вам довести до ума. И сахар неси, чушок, чего ты нам тут песок подсунул.
Дневальные по кухне метнулись к столу исправлять выявленные стариками косяки. Один подхватил чугунную сковороду с картошкой, другой забрал стеклянную литровую банку с сахарным песком. На покрытом клеёнкой столе сиротливо остались бутылка самогона в окружении трёх гранёных стаканов и тарелка с нарезанным хлебом – хоть здесь салабоны не накосячили, подали исключительно горбушки, как и положено.
– Стоять! – Стас ухватил духа за некогда белый полухалат, являвшийся обязательной формой одежды дневального по столовой и кухне. – Вначале стол протрите, липкий весь.
– Щас, – понятливо кивнул молодой. – Я полотенцем, быстренько. Смочу только.
Он по-вологодски растягивал букву «о», и фамилия у него была какая-то дурацкая: не то Чёртов, не то Чертков. Будет Чертилой тут, к бабке не ходи. А у второго погоняло Лысый уже устаканилось за первый месяц службы – вроде бы странно звать человека с фамилией Лысенко как-то иначе. Вряд ли Фрол с Пистоном помнили фамилии дневальных, которые ещё и прозвища в роте толком не заслужили, но Стасику, как писарю при штабе, волей-неволей приходилось запоминать ненужное.
– Давайте пока под хлеб, – ефрейтор Саня Пистунов, уже разливший первую дозу, щедро натёр горбушку крупной солью, пропел на мотив «Дня Победы». – «Мы свой дембель приближали как могли». Поехали, пацаны.
Сдвинули стаканы, опрокинули. Тут как раз и духи подоспели: Лысый пошоркал стол мыльной тряпкой, насухо протёр полотенцем, выставил коробку с рафинадом, Чёрт подал дымящуюся сковороду.
– Свободны, – распорядился Фрол. – Чай заварите там, только попозже, я скажу когда.
И дневальные дематериализовались из подсобки в соседнее главное помещение кухни – к котлам на плитах и горе картофельных очисток в мусорном баке.
Картошку ели лениво, без аппетита, – скорее отдавая дань древней традиции дедов нарушать уставной порядок после отбоя, чем насыщая дополнительными калориями армейские организмы. Два года назад такую сковородку еды им кто бы подарил, они бы на него молились, как на святого Николая, который, по смутным гражданским воспоминаниям Стаса, был впоследствии переквалифицирован в Санта-Клауса, или, по-нашему, в Деда Мороза.
Но то почти два года назад, когда нынешние старослужащие сами были в роли молодых и точно так же жарили по ночам для дедов картошку на кухне солдатской столовой. И тогда им за такие косяки, как липкая скатерть, могли легко выбить зуб, а то и не один, потому что в стариках у них ходили Муслим, Джаба и Агдам. Однажды Джаба, которого в действительности звали Джабраил, но во всей роте об этом знал только начинающий писарёк Стас Кружков, порвал селезёнку пацану из Перми за обнаруженную в ночной жареной картошке не говяжью, а свиную тушёнку. Молодого после госпиталя списали на гражданку, дело замяли за подержанный «мерс» комбату, как краем уха слышал в штабе Стасик.
