Самое ужасное заключалось в том, что Саша почувствовала какое-то радостное облегчение, когда разрывающая боль, не совместимая с понятием жизни, на деле обозначающая разрушение ее самых светлых надежд, прекратилась, отпустила, будто и не было ее никогда. Как наступившая внезапно тишина.
Очень хотелось пить. Женщина из соседней палаты принесла большой красный грейпфрут, почистила от перегородок. Женщину звали Агаджанян. Фамилия Агаджанян, а имя Ира. Саша слышала, ее так медсестра вызывала.
– Это был мальчик, вы знали?
– Да, знали, угроза существовала все время. Но думали, самое страшное позади.
– У вас еще есть дети?
– Дочка Лейла, осенью исполнится пять лет.
– Это хорошо, не так страдать будете.
– Сейчас мне кажется, что теперь все по-другому, не так, как раньше. Невыносимая пустота в душе. Даже про дочку не могу думать. И ничего не хочу.
– Не можете, а надо.
– Мысли как-то уплывают, не получается сосредоточиться.
– Это от лекарств. Пройдет.
Саша легла на бок, зажала зубами подушку и заплакала. Вернее, слезы полились из глаз, так свободно, без усилий. Как будто вымывали всю горечь изнутри. Она уснула. Сон был глубокий от успокоительных уколов и снотворных. Ей снились голоса, зовущие ее: «Саша, Саша!» и прозрачные розовые и зеленые шары, похожие на мыльные пузыри.
Она почему-то не представляла себе, как посмотрит в глаза Антону. А он пришел, когда она спала, сидел тихо и ничего не говорил, а что тут скажешь? Никто и не виноват, просто несчастье. И каждый с ним один на один.
– Как там Лейла? Знает?
– Не пойму, я ей не говорил впрямую. Но она будто что-то чувствует, грустит, про тебя спрашивает, рисует все время. Днем с ней Люба, пока я на работе или здесь, в больнице.
– Любин отпуск мы загубили окончательно. Она так никуда и не поехала, не получилось, как планировала.
– Не волнуйся, она слышать не хочет о моих сожалениях. Говорит, даже хорошо, что отпуск пришелся на это время, и она нам помочь может.
Они разговаривали про Лейлу, про Любу, про работу, не касаясь главного. Жалели друг друга.
Когда Антон ушел, Саша опять затосковала и нестерпимо захотела домой, к маленькой Лейле.
Рядом со стройкой стоял вагончик. Дверь была приоткрыта. Деревянные мостки, по которым удалось добраться до него, раскачивались.
– Антона Круглова? Это вам вон туда в одноэтажный флигель, в самый конец коридора.
Марша повернула в обратный путь. Дождь вроде прекратился, но идти по мокрым доскам было скользко. Она шла медленно, чтобы не оступиться. Мимо сновали рабочие, норовя невольно столкнуть ее в грязь.
Одноэтажный флигель оказался совсем рядом. Это было старое здание послевоенной постройки с гипсовой лепниной, окрашенное желтой фасадной краской. На входной площадке в помпезном вазоне доцветали яркие настурции. Приоткрыв массивное деревянное полотно, Марша увидела коридор с окном в торце. Она прошла вперед. Слева раскрылся небольшой холл с единственной дверью. На табличке красивым шрифтом от руки было написано «Архитектор Савицкий». Вдоль стены выстроилось несколько офисных стульев и журнальный стол с доской для игры в нарды. Марша внутренне уверилась, что ей нужно именно сюда, но постучать сразу не решилась, надо было собраться с мыслями и как-то настроиться.
Мимо проскользнула молодая сотрудница, дернула закрытую дверь и спросила:
– Антон Григорьевич куда-то ушел?
– По-видимому, да.
