Союз их душ был бы почти абсолютен – если бы Лайма испытывала такую же страсть с Океану. Увы, она не только не испытывала никакой страсти к этому бесконтрольному водяному хаосу, она просто панически боялась воды. Она плавала, но лишь на глубине собственного роста, вернее, до уровня подбородка. Как только вода начинала плескаться на уровне губ, ее охватывала паника и на том ее заплыв заканчивался.
Конечно, это поначалу очень огорчало Джерри. Пару раз он пытался приучить Лайму к глубине, но все кончалось истерикой и слезами. Джерри сдался быстро, решив не «издеваться над природой».
Он утешил себя тем, что Лайма вдруг обнаружила настоящую страсть к лошадям. Выросшая в городе на северо-западе страны, и практически никогда не имевшая с ними дела, она внезапно прониклась такой любовью к этим существам, населявшим ранчо, что полностью посвятила себя общению с ними. Она с удовольствием возилась с животными, охотно помогала работникам, вскакивала с постели всякий раз, когда слышала «странное ржание» и мчалась в конюшни проверить, все ли в порядке. Она присутствовала при всех родах, настаивала на том, чтобы первой попасть в поле зрения новорожденного жеребенка и выхаживала кобылу с отпрыском столько, сколько это было необходимо. Не имея никакого биологического или медицинского образования, она в скором времени стала весьма сведущей в ветеринарии. И завоевала настоящую любовь и уважение старого ветеринара Хопкинса, уже который год опекавшего животных на ранчо.
Неожиданно для себя, Джерри обрел в Лайме незаменимого помощника, на которого можно было положиться во всем и всегда. Это позволило ему высвободить время для поездок к Океану, и он стал устраивать «побеги с ранчо» чаще и с полного благословения жены.
Через два года после свадьбы у них родился мальчик. Во время беременности, Лайма часто общалась с парой кобыл, которые так же, как она, ждали потомство. За месяц до положенного срока, она посмеивалась над собой, сравнивая себя с теми кобылами: «Приятно быть на сносях в такой дружной компании».
Сын родился в положенный день и час, без всяких осложнений, здоровенький, пухленький и громкоголосый. Джерри, полночи и полутра не находивший себе места, и метавшийся под дверью родильной палаты в больнице Сан-Диего (это был каприз жены – рожать в городке, в котором она с родителями прожила несколько лет), чуть не лишился чувств и сознания, когда из родильной донесся громкий плач новорожденного. Мистер Хопкинс, участливо решивший сопровождать чету в больницу, облегченно вздохнул, вытащил большой белый носовой платок из кармана брюк, и хотел было промокнуть пот со своего лба, когда увидел, что Джерри начинает закатывать глаза и потихоньку обмякать. Ветеринар быстро, насколько ему позволял возраст и барахлящие суставы, бросился к Джерри и вовремя подхватил его за подмышки, подтащив к креслу и плюхнув того на кожаное сиденье. Подбежавшая к ним медсестра, разом оценив ситуацию, помчалась за нашатырем, но, пока она бегала, Джерри уже очнулся и терзал вышедшего из родильной акушера вопросом о том, когда можно увидеть жену и сына. Акушер, театрально закатив глаза, велел успокоиться и сообщил, что Джерри пустят к ним, как только помощница закончит с необходимыми процедурами. «К тому же, – коварно сузив глаза, добавил акушер, – у Вашей жены еще не отошла плацента», и пошел от замершего в оцепенении Джерри вглубь коридора. Перед мысленным взором Джерри проплыла картина родов его любимой кобылы Ласточки, и ему опять чуть было не стало худо. К счастью, как раз в этот момент появилась медсестра с нашатырем, и Джерри, выхватив флакончик из ее рук, поднес его к носу и вдохнул…
